Марк Лилла
Конец либерализма идентичностей
Скажу банальность: Америка стала более разнообразной страной. И это прекрасно. Гости из других стран, особенно тех, которые испытывают трудности с адаптацией различных этнических и религиозных групп, изумляются, как нам это удалось. Не идеально, конечно, но уж точно лучше, чем в любой стране Европы или Азии. Это просто невероятная история успеха.
Но как это разнообразие должно формировать нашу политику? Вот уже почти поколение стандартный ответ либералов звучит так: мы должны понимать и “прославлять” наши различия. Это замечательный принцип моральной педагогики - но он просто катастрофичен как основа демократической политики в нашу идеологическую эпоху. В последние годы американский либерализм впал в моральную панику по поводу расовой, гендерной и сексуальной идентичности, которая исказила послания либерализма и помешала ему стать объединяющей силой, способной к государственному управлению.
Один из многочисленных уроков прошедшей предвыборной кампанией, завершившейся ужасным результатом, состоит в том, что с эпохой “либерализма идентичностей” пора покончить. Хиллари Клинтон произносила прекрасные, воодушевляющие речи об американских интересах в мировой политике и о том, как они связаны с нашим пониманием демократии. Но вот когда дело заходило о внутренних делах, она почему-то теряла это масштабное видение и ударялась в риторику “разнообразия”, на каждом шагу обращаясь конкретно к афроамериканцам, латиносам, ЛГБТ и женщинам. Это было стратегической ошибкой. Если уж вы в Америке упоминаете разные группы населения, то упоминайте их все. Если не упомянете - те, кого забыли упомянуть, почувствуют, что их бросили. Что, как показывают данные, собственно, и произошло с белым рабочим классом и людей с сильными религиозными убеждениями. Ровно две трети белых избирателей без высшего образования и более 80 процентов евангелических христиан проголосовали за Дональда Трампа.
Моральная энергия, окружающая политику идентичности, конечно, принесла и пользу. Позитивная дискриминация изменила и улучшила корпоративную жизнь. Движение Black Lives Matter взывало ко всем американцам, у кого есть совесть. Усилия Голливуда по нормализации гомосексуальных отношений в популярной культуре помогли нормализовать ее и в американской семейной и публичной жизни.
Но фиксация на идентичности в прессе и школе породила поколение либералов и прогрессистов, зараженное нарциссизмом. Они мало что знают о жизни вне своих самопровозглашенных групп и равнодушно относятся к своей главной задаче - обратиться к американцам из самых разных слоев общества. С самого нежного возраста нашим детям говорят, что индивидуальная идентичность - это хорошо, даже еще до того, как у них эта идентичность появляется. Ко времени поступления в колледж многие искренне считают, что дискурс о разнообразии - это и есть весь политический дискурс, но до удивительного мало могут сказать по таким важнейшим вопросам, как классовая система, войны, экономика и всеобщее благо. По большому счету это происходит из-за того, что курс истории в старших классах анахронически проецирует современную политику идентичности в прошлое, создавая искаженное представление о силах и людях, которые сделали нашу страну такой, какая она есть. (Например, достижения движения по борьбе за права женщин вполне реальны и важны, но их невозможно понять, не поняв сначала достижения отцов-основателей США, которые установили систему правления, основанную на гарантии прав.)
Когда молодые люди поступают в колледжи, их сосредоточенность на самих себе лишь поддерживается студенческими группами и профессорами, а также администраторами, работа которых состоит в том, чтобы разбираться с “вопросами идентичности”, всячески подчеркивая их важность. Fox News и другие консервативные СМИ с удовольствием насмехаются над “кампусным безумием”, окружающим подобные вопросы, причем во многих случаях - совершенно оправданно. А это лишь играет на руку демагогам-популистам, которые хотят делегитимизировать образование в глазах тех, кто вообще никогда не учился в университете. Как объяснить среднему избирателю такой “морально неотложный” вопрос, как разрешение студентам колледжей самим выбирать, какими гендерными местоимениями к ним обращаться? Как не смеяться вместе с этим среднем избирателем над шутником из Мичиганского университета, который на соответствующий вопрос в анкете ответил “Ваше величество”?
Кампусное разнообразие в последние годы просочилось в либеральные СМИ, причем, к сожалению, довольно топорным образом. Позитивная дискриминация в пользу женщин и меньшинств в американских газетах и телеканалах стала поразительным достижением общества - и даже в буквальном смысле изменило лицо правых СМИ, когда известность получили журналистки вроде Мегин Келли и Лоры Ингрэм. Но вместе с тем эта позитивная дискриминация, похоже, убедила журналистов и редакторов, особенно молодых, что, сосредоточившись на идентичности, они уже полностью выполняют свою работу.
Недавно во время отдыха во Франции я устроил небольшой эксперимент: целый год читал только европейскую прессу, вообще не касаясь американской. Я хотел попробовать увидеть мир с точки зрения европейского читателя. Но намного более важный урок я получил, вернувшись домой и поняв, как политика идентичности изменила американскую журналистику за последние годы. Как часто, например, рассказывают и пересказывают истории по самому легкому, не требующему особых усилия алгоритму: “Первый (-ая) X, который (-ая) сделал(а) Y”. Увлечение драмами идентичности повлияло даже на репортажи из-за рубежа, которых в целом стало довольно мало - и это печалит. Читать, например, о судьбе трансгендеров в Египте, может быть, и интересно, только вот из этого репортажа американцы не узнают ровным счетом ничего о мощных политических и религиозных силах, которые повлияют на будущее Египта и, косвенно, на наше тоже. Ни одно крупное европейское СМИ сквозь такую призму мировые события рассматривать не станет.
Но самый оглушительный провал “либерализм идентичности” потерпел на уровне предвыборной политики. Национальная политика в здоровые периоды жизни государства должна быть посвящена не “различиям”, а единству. И в ней будет доминировать тот, кто сумеет покорить воображение американцев своим образом “нашей общей судьбы”. Рональду Рейгану это удалось великолепно, кто бы что ни думал о его идеях. Равно как и Биллу Клинтону, позаимствовавшему “методичку” Рейгана. Он отобрал Демократическую партию у крыла, одержимого идеями идентичности, сосредоточил свою энергию на внутреннеполитических программах, которые приносят пользу всем (например, общенациональной программе медицинского страхования), и определил роль Америки в мире после 1989 года. Продержавшись два срока, Клинтон добился многого для самых разных групп, составлявших коалицию демократов. А вот политика идентичности, напротив, не убедительна, а экспрессивна. Вот почему она никогда не сможет выиграть выборы - но вполне может “помочь” их проиграть.
Новоиспеченный почти антропологический интерес наших СМИ к “сердитому белому мужчине” говорит о состоянии нашего либерализма не меньше, чем о самой этой часто ругаемой и до последнего времени в основном игнорируемой фигуре. Очень удобная либеральная интерпретация выборов состоит в том, что мистер Трамп выиграл в основном потому, что сумел превратить экономические бедствия в расовую ярость - так называемая гипотеза “белой реакции”. Это удобно потому, что позволяет либералам чувствовать свое моральное превосходство и игнорировать слова этих избирателей о том, что их действительно беспокоит. Еще такая интерпретация подпитывает идею, что республиканское “правое крыло” обречено на постепенное вымирание - и, соответственно, либералам нужно лишь подождать, пока страна сама не падет к их ногам. Но на удивление большой процент латиноамериканцев, проголосовавших за мистера Трампа, должен напомнить нам простую истину: чем дольше этнические группы живут в нашей стране, тем разнообразнее становятся их политические взгляды.
Наконец, гипотеза “белой реакции” удобна еще и тем, что позволяет либералам не думать о том, что из-за их одержимости разнообразием белые религиозные американцы из сельской местности стали считать себя угнетенным меньшинством, чья идентичность находится под угрозой или игнорируется. Такие люди протестуют вовсе не против разнообразной Америки как таковой - в конце концов, они-то сами живут в довольно однородных по этническому составу регионах страны. Они злятся из-за всепроникающей “политкорректности” - так они называют риторику политики идентичности. Либералам стоит вспомнить, что первым американским “движением за идентичность” был Ку-Клукс-клан, который существует до сих пор. Если уж играете в идентичность, будьте готовы и проиграть.
Нам нужен либерализм “пост-идентичности”, основанный на успехах либерализма, существовавшего до политики идентичности. Этот либерализм должен сосредоточиться на расширении своей электоральной базы - обращаться к американцам как к американцам и делать акцент на вопросах, важных для подавляющего большинства из них. Он будет говорить о стране как нации граждан, которые живут все вместе и должны помогать друг другу. Что же касается узкоспециализированных вопросов, имеющих большое символическое значение и способных оттолкнуть потенциальных союзников - особенно затрагивающих сексуальность и религию, - такой либерализм будет работать тихо, осторожно и соизмеряя масштабы. (Перефразируя Берни Сандерса, Америка уже по горло сыта историями о либеральных туалетах.)
Учителя, следующие такому либерализму, займутся исполнением своей главной обязанности в демократической стране: воспитанию ответственных граждан, которые разбираются в нашей системе правления и главных силах и событиях нашей истории. Либерализм “пост-идентичности” также будет подчеркивать, что демократия - это не только права: она налагает на своих граждан и определенные обязанности, в частности, быть информированными и голосовать. “Пост-идентичная” либеральная пресса начнет заново открывать для себя регионы страны, которые ранее игнорировала, и узнавать, что для них важно - особенно в религиозном плане. А еще она всерьез воспримет свою главную обязанность - рассказывать американцам о силах, формирующих мировую политику, особенно об их историческом контексте.
Несколько лет назад меня пригласили на собрание профсоюза во Флориде, чтобы я выступил с речью о знаменитых “четырех свободах” Франклина Делано Рузвельта. В зале собрались самые разные люди: мужчины, женщины, черные, белые, латиноамериканцы. Мы все вместе исполнили национальный гимн, а потом сели и прослушали речь Рузвельта. Смотря на зрителей, вглядываясь в разнообразные лица, я был поражен их серьезному отношению к тому, что у них всех есть общего. Слушая воодушевляющий голос Рузвельта, говорящего о свободе слова, свободе вероисповедания, свободе от нужды и свободе от страха - свободах, которые Рузвельт потребовал “для всех жителей мира”, - я вспомнил, что на самом деле лежит в основе современного американского либерализма.