В мире нет ничего прощеГенри Дорн сидел за столом и смотрел на чистый лист бумаги. Борясь с тупым ощущением паники, он сказал себе: «Это будет самое простое из того, что тебе доводилось делать».
Просто будь глупым, вот и все. Расслабься и стань как можно глупее. Это же просто, правда? Чего ты боишься, недоумок чертов? Думаешь, что не сможешь стать глупым, да?
«Ты просто слишком высокомерный», — добавил он зло. Вот в чем твоя проблема. Ты высокомерен как никто. Не можешь быть глупым, да? Ты прямо сейчас глупишь. Ты всю жизнь с этим глупишь. Почему ты не можешь поглупеть на заказ?
«Начну через минуту», — сказал он. Еще минуту, и я начну. Действительно начну. Просто передохну минуточку, это же нормально? Я очень устал.
Ты ничего сегодня не сделал. Ты уже несколько месяцев ничего не делаешь. От чего ты устал?
Вот от этого я и устал — потому что ничего не делаю. Хоть бы я мог... Я бы все отдал, если бы снова...
Прекрати. Быстро. Об этом ты не должен думать никогда. Ты начнешь через минуту, ты уже был практически готов. Если будешь об этом думать, то так и не подготовишься.
Не смотри на нее. Не смотри на нее. Не смотри...
Он повернулся и увидел толстую книгу в потрепанной голубой обложке, лежащую на полке под стопкой старых журналов. На корешке он увидел белые буквы, с трудом различимые на выцветшем голубом картоне: «Триумф. Генри Дорн».
Он встал и переложил журналы так, чтобы они закрыли собой книгу. «Лучше не видеть ее, пока работаешь», — сказал он. Нет. Лучше, чтобы она не видела, как ты работаешь. Сентиментальный ты болван.
То была не хорошая книга. Откуда тебе знать, что это хорошая книга? Нет, так не получится. Ладно, хорошо, это
хорошая книга. Отличная. С этим ничего не поделаешь. Жаль даже, что ничего не поделаешь. Все было бы гораздо проще, если бы ты смог себя убедить, что книга плоха и заслуживает того, что с нею произошло. Тогда можно было бы посмотреть людям в лицо и написать еще одну книгу, получше. Но ты себе не поверил. Ты очень хотел себе поверить, но не смог.
«Хорошо», — сказал он. Успокойся. Ты над этим думаешь, снова и снова, уже два года. Забудь. Не сейчас...
Я возражал не против плохих рецензий, а против хороших. Особенно против той, что написала Флоретт Ламм: она сказала, что это лучшая книга из всех, что она читала — потому что в ней такая трогательная история любви.
Он и не подозревал, что в его книге есть история любви, и уж тем более — что в ней трогательного. А вот того, что в книге было, того, над чем он пять лет думал и о чем писал, писал так внимательно, скрупулезно и изящно, как мог, — всего этого Флоретт Ламм не упомянула. Поначалу, прочитав рецензии, он подумал, что эти вещи вообще в книгу не попали — наверное, ему только показалось, что они там есть, или их вычеркнул редактор, — но книга-то была очень толстой, и если редактор все это вычеркнул, то что же там осталось? Может быть, он написал эту книгу не на английском языке? Невозможно. Может быть, многие умные люди просто разучились читать на английском? Невозможно. Может быть, он сошел с ума? Невозможно. Так что он перечитал книгу еще раз, очень внимательно, и радовался, находя плохую фразу, или запутанный абзац, или не очень ясную мысль; они правы, говорил он, здесь действительно нет этих вещей, все неясно и расплывчато, совершенно понятно, как они это упустили, в конце концов, мир населен всего лишь людьми. Но перечитав всю книгу, до конца, он понял, что эти мысли все-таки были в ней, они совершенно ясны, красивы и очень важны, он не смог бы написать лучше — и что он никогда не поймет ответа на свой вопрос. И, если он хочет остаться в живых, лучше ему и не пытаться понять.
«Хорошо», — сказал он. Достаточно уже, ладно? Минута прошла, даже больше. Ты обещал начать.
читать дальшеДверь была открыта; он заглянул в спальню. Китти сидела за столом и раскладывала пасьянс. На ее лице было такое выражение, словно ей очень удачно удалось притвориться, что все в порядке. У нее был красивый рот. По рту можно многое узнать о человеке. Ее рот выглядел так, словно она хотела улыбнуться всему миру, и если она не улыбалась, то лишь по собственной воле, а сейчас она как раз собиралась улыбнуться, потому что ей было хорошо, как и миру. Она чуть согнула свою белую, тонкую шейку, внимательно разглядывая карты. Чтобы играть в пасьянс, не нужно тратить деньги. Он услышал тихий звук, с которым колода карт приземлилась на стол, потом — треск пара в угловой трубе.
Позвонили в дверь, и Китти быстро вошла в комнату, чтобы открыть. Она не смотрела на него; ее напряженное, целеустремленное тело пряталось под полудетским ситцевым платьем с длинной юбкой. Платье очень милое, только вот купили его два года назад и для того, чтобы носить летом. Он мог бы открыть дверь и сам, но знал, почему хочет открыть она.
Он встал, широко расставив ноги и втянув живот. На дверь он не смотрел, только прислушивался. Послышался чей-то голос, затем Китти ответила: «Нет, извините, но «Электролюкс» нам точно не нужен». Голос Китти звучал словно вздох облегчения, словно она пыталась говорить не слишком глупым тоном, словно она была влюблена в коммивояжера «Электролюкса» и очень хотела пригласить его домой. Он знал, почему Китти говорила таким тоном. Она подумала, что это домовладелец.
Китти закрыла дверь и, пересекая комнату, посмотрела на него и улыбнулась, словно извиняясь — скромно и со счастливым видом — за свое существование. Она сказала «Не хочу прерывать тебя, дорогой» и снова ушла раскладывать пасьянс.
«Все, что нужно сделать, — сказал он себе, — это подумать о Флоретт Ламм и попытаться представить, что ей нравится». Представь это, а потом запиши. Вот и все. У тебя будет хороший коммерческий рассказ, который ты продашь за кучу денег. В мире нет ничего проще.
Не может быть, что ты один прав, а все остальные неправы. Все говорят тебе, что нужно именно так и поступить. Ты искал работу, а тебе ее никто не давал. Никто не хотел помочь с поисками. Никто не был заинтересован в этом и даже не относился к просьбам серьезно. Они говорили: ты же такой способный молодой человек! Посмотри на Пола Паттисона. Восемьдесят тысяч в год, хотя таланта — даже вполовину твоего нету. Но Пол знает, что нравится читать людям, и дает им это. Просто перестань уже упрямиться, говорили они. Не надо быть интеллектуалом все время. Почему бы тебе недолго не побыть практичным, а потом, заработав первые пятьдесят тысяч долларов, уже сесть, успокоиться и заняться высокой литературой, которая никогда не будет продаваться? Они говорили: зачем тратить время на работу? Что ты вообще умеешь делать? Тебе повезет, если станешь получать хотя бы двадцать пять долларов в неделю. Это же глупо — у тебя такой талант писателя, ты и сам об этом знаешь, просто обращайся с ним разумнее. Тебе же будет так легко. Если уж ты умеешь писать сложные, навороченные вещи, то легко сможешь написать популярный сериал-другой. С этим справится каждый дурак. Прекрати драматизировать, говорили они. Тебе что, так нравится быть мучеником? Посмотри на свою жену. Если уж Пол Паттисон может, почему не можешь ты?
«Подумай о Флоретт Ламм», — сказал он себе, снова садясь за стол. Ты воображаешь себе, что не можешь ее понять, но на самом деле ты можешь, если захочешь. Не пытайся быть таким сложным. Будь проще. Ее просто понять. Вот и все. Будь простым во всем. Напиши простой рассказ. Самый простой, проходной рассказ из всех, которые можешь представить. Ради бога, ты что, серьезно не можешь подумать ни о чем неважном, совсем неважном, не представляющем важности, как ни смотри? Не можешь? Ты действительно настолько хорош, высокомерный глупец? Ты правда считаешь, что настолько хорош? Что не можешь сделать ничего невеликого, незначительного, неважного? Ты на самом деле должен каждый раз спасать мир? Должен каждый раз строить из себя чертову Жанну д'Арк?
Хватит обманывать себя. Ты можешь. Ты не лучше других.
Он усмехнулся. «Так вот какая ты дрянь». Люди, пытаясь себя подбодрить, говорят, что не хуже других. Ты же говоришь, что не лучше. Слушай, расскажи мне, где ты набрался такого адского высокомерия? Это оно, и ничего больше. Не великий талант, не блестящий ум — просто высокомерие. Ты не доблестный мученик во имя искусства. Ты раздутый, самовлюбленный пузырь, и получаешь ровно то, чего заслужил.
Ты хорош, да? С чего ты это взял? Какое ты имеешь право ненавидеть то, чем собираешься заняться? Ты уже несколько месяцев ничего не писал. Не мог. Ты больше не можешь писать. И никогда не сможешь. А если ты не можешь написать то, что хочешь, то с какой стати презираешь то, чего от тебя хотят люди? Ты только для этого и пригоден, а не для великих эпосов с бессмертными посланиями, и ты должен быть чертовски рад хотя бы возможности что-то такое написать, а не сидеть тут, как приговоренный к смерти в ожидании последней фотографии перед казнью.
Вот, так лучше. По-моему, как раз подходящее настроение. Можешь начинать.
Как вообще такие вещи начинают?.. Так, посмотрим... Это должна быть простая человеческая история. Попробуй подумать о чем-нибудь человеческом... Как заставить свой ум работать? Как выдумать рассказ? Как вообще становятся писателями?
Да ладно тебе, тебе уже доводилось писать. Как ты тогда начинал? Нет, об этом не думай. О чем угодно, но не об этом. Если подумаешь, то в голове опять станет совсем пусто, а то и хуже. Представь, словно никогда раньше не писал. Это новое начало. Ты переворачиваешь новую страницу. Вот! Это хорошо. Если у тебя получается думать такими глупыми банальностями, значит, ты на верном пути. Начинаешь понимать...
Подумай о чем-нибудь человеческом... Ну, давай, подумай хорошенько... Так, попробуй вот что: вспомни слово «человек», подумай, что оно означает — может, и придет какая-нибудь идея... Человек... Что в мире самое человеческое? Каким качеством обладают все знакомые тебе люди, каково самое выдающееся из них? Что ими движет? Страх. Не перед кем-то конкретным, просто страх. Просто огромная слепая сила, без объекта. Злой страх. Тот, который заставляет их хотеть, чтобы ты страдал. Потому что они знают, что им тоже придется страдать, и им легче, если они знают, что и ты страдаешь. Такой страх, от которого они захотят, чтобы ты стал маленьким, смешным и грязным. Маленькие люди в безопасности. Это не просто страх, это нечто большее. Как мистер Кроуфорд, например: он адвокат, который радуется, когда его клиент проигрывает дело. Он рад, хотя теряет на этом деньги, и страдает его репутация. Он рад, причем даже не знает, почему рад. Боже, какую историю можно рассказать о мистере Кроуфорде! Если бы ты только смог перенести его таким на бумагу, объяснить, почему он такой, и...
«Ну да», — сказал он себе. В трех томах, которые никто никогда не опубликует, потому что все скажут, что это неправда, и обзовут ненавистником человечества.
Остановись. Скорее. Это совсем не то, что они имеют в виду, говоря, что рассказ «человеческий». Но он человеческий. Но не такой, какой они имеют в виду.
А какой они имеют в виду?
Ты никогда не узнаешь. Хотя нет, узнаешь. Ты даже уже знаешь. Очень хорошо знаешь — даже не подозревая об этом...
Ох, прекрати уже!..
Почему ты всегда должен знать смысл всего? Вот твоя первая ошибка. Работай, не думая. Не должно быть никакого смысла. Пиши, как будто никогда не пытался искать смысла ни в чем, никогда в своей жизни. Все должно звучать, как будто ты именно такой человек. Почему людям так не нравятся те, кто ищут смысла? Какова реальная причина...
ПРЕКРАТИ!..
Ладно, хорошо. Давай попробуем совсем по-другому. Начни не с абстракции, а с чего-нибудь конкретного. С чего угодно. Подумай о чем-нибудь простом, очевидном и плохом. Настолько плохом, что тебе будет наплевать. Скажи первое, что придет в голову.
Например, история о миллионере средних лет, который пытается соблазнить бедную молодую девушку из рабочих. Отлично. Очень хорошо. Давай, продолжай. Скорее. Не думай. Продолжай.
Так, ему около пятидесяти. Он заработал целое состояние недобросовестным путем, он совершенно безжалостен. Ей всего двадцать два, она очень красивая и милая и работает в магазине дешевых товаров. Точно, в дешевом магазине. А он — владелец этого магазина. Вот кто он такой — магнат, владеющий целой кучей магазинов дешевых товаров. Хорошо.
Однажды он приходит в этот магазин, видит девушку и влюбляется в нее. Почему он в нее влюбляется? Ну, он одинокий. Он ужасно одинокий. У него нет друзей в целом мире. Люди его не любят. Люди никогда не любят тех, кто добился успеха сам. А еще он безжалостный. Невозможно добиться успеха, не сосредоточившись на одной цели и не отказавшись от всего остального. Когда ты посвящаешь всего себя одной цели, тебя начинают звать безжалостным. А когда ты работаешь тяжелее всех, когда трудишься, как грузовой паровоз, пока все остальные отдыхают, и благодаря этому обходишь остальных — тебя называют недобросовестным. Это тоже по-человечески.
Так трудятся не просто для того, чтобы заработать деньги. Это что-то другое. Это мощная движущая сила — творческая сила? — нет, это принцип самого творения. Именно он создает все, что есть в мире. Плотины, небоскребы, трансатлантические кабели. Все, что у нас есть, появляется благодаря таким людям. Когда он открыл верфь... так, он же магнат розничной торговли... а вот и нет, к черту магазины!.. так вот, когда он открыл верфь, благодаря которой заработал состояние, на берегу не было ничего, кроме нескольких хижин и кучи ракушек. Он создал город, создал порт, дал работу сотням людей, они бы до сих пор собирали ракушки, если бы он не появился. А теперь они его ненавидят. А ему даже не обидно. Он уже давно смирился. Он просто не понимает. Сейчас ему пятьдесят, и обстоятельства заставили его уйти на пенсию. Он миллионер — и самый несчастный человек в мире. Потому что он хочет работать — не зарабатывать деньги, а просто работать, сражаться, рисковать, — потому что такая огромная энергия просто так не исчезает.
И когда он встречается с девушкой... какой девушкой?.. ах, да, девушкой из магазина дешевых товаров... Да к черту ее! Зачем она нужна? Он уже давно женат — и это никак не связано с историей. Он встречается с бедным молодым человеком, с трудом сводящим концы с концами. И завидует парню — потому что его великая борьба еще впереди. Но этот парень — вот в чем смысл — не хочет бороться. Он милый, способный, обаятельный, но у него нет настоящего стремления к чему бы то ни было. Он хорошо справлялся на нескольких разных работах — но все их бросил. У него нет страсти, нет цели. Больше всего на свете он ценит безопасность. Ему все равно, что делать и кто ему это указывает. Он никогда ничего не создавал. Он ничего не дал миру и никогда не даст. Но он хочет безопасности от мира. И он всем нравится. Все ему симпатизируют. Вот они — два человека. Кто прав? Кто из них герой? На чьей стороне правда? Что случится, когда жизнь сведет их лицом к лицу?
О, какая история! Не видишь? Дело не только в них двоих. Это гораздо, гораздо больше. Это трагедия всего нынешнего мира. Это наша величайшая проблема. Это важнее всего...
О боже!
Думаешь, у тебя получится? Думаешь, что тебе это сойдет с рук, если ты будешь умным и все замаскируешь, чтобы читатели подумали, что это просто история о старике, ничего серьезного, я даже не возражаю, если они ничего не заметят, даже надеюсь, что не заметят, пусть считают, что читают какой-то мусор, если, конечно, мне позволят такое написать. Мне не обязательно ничего подчеркивать, не обязательно очень подробно все рассказывать о том, что есть добро, я смогу это скрыть, я искуплю это кучей очень человечных эпизодов о яхтах, женщинах и плавательных бассейнах. Они не узнают. Они позволят мне.
«Нет, — сказал он, — не позволят». Не обманывай себя. Они не хуже тебя. Они знают свои истории так же хорошо, как ты — свои. Они точно поймут, что что-то здесь не так, хотя и не смогут объяснить, что. Они всегда знают, что «их», а что «не их». Кроме того, это противоречивая проблема. Левым она точно не понравится. Многие отнесутся к ней враждебно. Для чего тебе противоречивые проблемы в рассказе для популярного журнала?
Нет, вернись в начало, где он магнат розничной торговли...
Нет, не могу. Я не могу так бездарно потратить этот сюжет. Нужно его использовать. Я напишу эту историю, но не сейчас. Потом, после того, как напишу коммерческий рассказ. Это будет первое, что я напишу, заработав денег. Ради этого стоит и подождать.
А теперь начни сначала. Придумай что-нибудь другое. Ну, давай же, это же вовсе не так сложно, а? Видишь, думать совсем просто. Сюжет сам пришел. Просто начни сначала, но про что-нибудь другое.
Придумай интересное начало, что-нибудь хорошее и поразительное, даже если не знаешь, к чему это все и куда двигаться дальше. Предположим, начнем с молодой девушки, которая живет на крыше, в складском помещении над чердаком. Она сидит на крыше одна прекрасным летним вечером, и тут кто-то стреляет, разбивается окно в соседнем здании, повсюду разлетаются осколки стекла, и из окна на ее крышу выпрыгивает какой-то мужчина... Вот! Тут уж точно ошибки нет. Все настолько плохо, что не может быть неправильно.
Так... А зачем девушке жить на чердаке? Потому что дешево. Нет, в хостеле Молодежной женской христианской организации будет дешевле. И снимать меблированную комнату с подругой — тоже. Именно так поступила бы девушка.
Нет, не эта девушка. Она не может ужиться с людьми. Не знает, почему, просто не может. Так что предпочитает одиночество. Она практически всю жизнь была одинока. Она работает в большом, суетливом, шумном, дурацком офисе. Ей нравится крыша, потому что, сидя там по ночам, она видит весь город, причем не только таким, какой он есть, но и таким, каким он мог бы быть. Таким, каким он должен быть. Вот в чем ее проблема — она хочет, чтобы все было таким, каким должно быть, но никогда не бывает. Она смотрит на город и спрашивает себя, что происходит в пентхаусах, маленьких островках света в небе, и думает о великих, таинственных, захватывающих вещах, а не о коктейльных вечеринках, пьяницах в туалетах и ухоженных женщинах с собачками.
А соседнее здание — модная гостиница, и прямо над крышей, где она живет — огромное окно, причем матовое, потому что вид открывается слишком уж уродливый. Она ничего не видит в этом окне — только силуэты людей на свету. Только тени. И она видит там одного человека — высокого и худого, который держит плечи так, словно отдает приказы всему миру. Двигается он так, словно это для него очень простая задача. И она влюбляется в него. В его тень. Она никогда его не видела и не хочет видеть. Она ничего о нем не знает и не пытается узнать. Ей все равно. Дело не в том, какой он, а в том, каким она себе его представила. Это любовь без будущего, любовь без надежды или потребности в надежде, любовь достаточно великая, чтобы найти счастье лишь в собственном величии, нереальная, невыразимая, нетребовательная — и более реальная, чем все вокруг нее. И...
Генри Дорн сидел за столом, видя то, что люди видеть не могут, если только не знают, что это видят, видя собственные мысли ярче, чем любые предметы вокруг себя, видя их, не выталкивая вперед, в качестве отстраненного наблюдателя, не контролируя их форму; каждая мысль была словно угол, и за каждым углом его встречало изумление, он ничего не создавал, лишь плыл по течению, не помогая и не сопротивляясь, отдавшись чувству, которое было расплатой за все муки, которое он когда-либо испытает, чувству, которое продолжается, лишь пока не понимаешь, что переживаешь его...
И вот тем вечером она сидит одна на крыше, и тут слышится выстрел, окно разбивается, и на ее крышу спрыгивает тот самый человек. Она впервые видит его — и случается чудо: впервые в жизни ее ожидания оправдываются, он выглядит именно так, как она хотела. Но он только что совершил убийство. Наверное, какое-нибудь убийство, которое можно оправдать... Нет! Нет! Нет! Это не такое убийство. Мы даже не знаем, кого и зачем он убил — и она тоже. Но вот она — мечта, невозможное, идеал... против законов всего мира. Ее собственная правда — против всего человечества. Она должна...
Ох, прекрати! Прекрати! Прекрати!
Ну и?..
Соберись, друг. Соберись...
Ну и? Для кого ты пишешь этот рассказ? Для «Женской кухонной спутницы»?
Нет, ты не устал. Ты в порядке. Все нормально. Ты напишешь этот рассказ позже. Напишешь, когда будут деньги. Все нормально. Его у тебя не отберут. А теперь сядь спокойно и посчитай до десяти.
Нет! Говорю тебе, ты можешь. Можешь. Ты просто недостаточно старался. Ты позволяешь сюжету управлять тобой. Ты начинаешь думать. Ты что, не можешь думать, не думая?
Слушай, ты действительно не понимаешь, как работать по-другому? Не думай о фантастическом, о необычном, о противоположном всему, что могут подумать другие; тебе нужно что-нибудь простое и очевидное.
Простое для кого?
Да ладно тебе уже. Дело вот в чем: ты начинаешь спрашивать себя «а что, если?..» Тут-то и начинаются проблемы. «Что, если на самом деле все не так, как кажется? Может быть, будет интереснее, если...» Вот что ты делаешь, а так делать не надо. Не думай о том, что было бы интересно.
Но как мне что-то делать, если я знаю, что это неинтересно?
Но это будет интересно — им. Именно потому, что это неинтересно тебе. Вот в чем секрет.
Но откуда мне знать, что им интересно, когда и почему?
Слушай, ты можешь хоть ненадолго остановиться? Отключить свой замечательный мозг? Можешь заставить его работать, не позволяя работать? Ты не можешь стать глупым? Сознательно, умышленно, хладнокровно глупым? Может, хоть как-нибудь получится? Все из нас хоть в чем-то глупы, даже самые лучшие и одаренные. Как говорится, у всех есть свои слепые пятна. Ты не можешь найти тему, которая для тебя будет слепым пятном?
Боже, позволь мне стать глупым! Позволь мне стать неискренним! Позволь мне стать достойным презрения! Хоть раз. Потому что мне это очень нужно.
Ты не понимаешь? Нужно всего лишь перевернуть кое-что с ног на голову. Переверни одну вещь: вместо того, чтобы верить, что человек должен быть интеллигентным, не таким, как все, искренним, бросающим вызовы, что он должен делать все лучшее и как можно лучше, а затем постараться и сделать еще лучше, — поверь, что он должен быть унылым, усталым, льстивым, нечестным и безвредным. Вот и все.
Другие тоже так поступают?
Нет, я так не думаю. Они бы уже через полгода угодили в психбольницу.
Тогда что же они делают?
Не знаю. Они поступают не так, но результаты получаются именно такими. Может быть, если бы нам с самого начала советовали перевернуть все с ног на голову... Но нам не советуют. Впрочем, некоторые из нас понимают это быстрее других — и хорошо живут.
Но почему все должно быть так? Почему мы должны...
Молчи. Ты не решаешь проблемы мироздания. Ты пишешь коммерческий рассказ... Так, хорошо. Быстро и хладнокровно. Держи себя в руках и не позволяй себе полюбить рассказ. Прежде всего — не позволяй себе полюбить рассказ!
Давай напишем детектив. Дело об убийстве. В деле об убийстве просто не может быть никакого серьезного смысла. Давай. Быстро, прохладно и просто.
В детективе должно быть два злодея: жертва и убийца — чтобы никто не жалел ни того, ни другого. Так обычно и делают. Ну, ладно, с жертвой еще возможны варианты, но убийца не может не быть злодеем... Так, у убийцы должен быть мотив. Причем такой мотив, который можно было бы презирать... Посмотрим... Вот, придумал: убийца — профессиональный шантажист, держащий под колпаком очень многих людей, а жертва — человек, который собирается вывести его на чистую воду, и шантажист его убивает. Более низменный мотив трудно представить. Нет никакого оправдания... или есть? Что если... Может быть, будет интереснее, если удастся доказать, что убийство оправданное?
Что, если все люди, которых шантажируют — откровенные сволочи? Творят ужасные вещи, но умудряются оставаться в рамках закона, так что от них никак не защититься. А убийца добровольно становится шантажистом — борцом за справедливость. Он находит компромат на всех этих людей и заставляет их восстановить справедливость. Многие делают себе карьеру благодаря тому, что знают, где зарыто то или иное тело. Так вот, он тоже ищет такие «тела», только вот использует их не ради личного блага, а для того, чтобы хоть как-то компенсировать вред, нанесенный этими людьми. Он Робин Гуд шантажа. Он достает их единственным способом, которым их можно достать. Например, один из них — коррумпированный политик, так что герой — нет, убийца — нет, герой с помощью компромата заставляет его проголосовать за нужный закон. Другой — известный голливудский продюсер, разрушивший множество жизней — и герой заставляет его дать роль талантливой актрисе, не затаскивая при этом ее в постель. Третий — нечистый на руку бизнесмен, и герой заставляет его вести дела честно. А когда самый худший из них — кто из них может быть самым худшим? Может быть, реформатор-лицемер... нет, слишком опасно затрагивать такие темы, слишком уж противоречиво... да и черт с ним!.. Когда этот реформатор заманивает героя в ловушку и собирается его раскрыть, герой его убивает. А почему он не должен его убить? А самое интересное в рассказе — все эти люди будут выглядеть именно такими, какими кажутся в реальной жизни. Приятные в общении, настоящие столпы общества, пользуются любовью, уважением и восхищением. А герой — одинокий, суровый изгой.
О, какая история! Покажи это! Покажи, каковы на самом деле многие наши популярные личности! Сбей крышку с общества! Покажи все как есть! Докажи, что одинокий волк — не всегда волк! Покажи честность, храбрость, силу, целеустремленность! Покажи эти качества в убийце и шантажисте! Напиши рассказ, где убийца — герой, и убийство сходит ему с рук! Отличный рассказ! Важный рассказ, в котором...
Генри Дорн сидел неподвижно, сложив руки на коленях и склонившись над столом. Он ничего не видел и ни о чем не думал.
Затем он оттолкнул в сторону лист бумаги и открыл «Таймс» на странице с объявлениями о работе.