Вселенная без меня уже не та... (с)
Том Николс, Foreign Affairs
www.foreignaffairs.com/articles/united-states/2...
В 2014 году, после российского вторжения в Крым, The Washington Post опубликовала результаты опроса, в котором американцев спрашивали, должны ли Соединенные Штаты устроить военную интервенцию в Украине. Лишь каждый шестой опрошенный сумел показать Украину на карте; средняя ошибка составляла примерно 1800 миль. Но недостаток знаний вовсе не мешал людям иметь четкое мнение по вопросу. На самом деле готовность респондента высказаться в пользу интервенции была прямо пропорциональна его невежественности. Проще говоря, люди, которые считали, что Украина находится в Латинской Америке или Австралии, с наибольшим энтузиазмом выступали за применение там военной силы.
На следующий год Public Policy Polling опросила широкую выборку избирателей, голосовавших на республиканских и демократических праймериз, поддержали бы они бомбардировку Аграбы. Почти треть республиканцев сказала, что поддержала бы, 13 процентов высказались против. У демократов предпочтения были примерно противоположными: 36 процентов высказались против, 19 процентов - за. Аграба не существует. Это вымышленная страна из диснеевского мультфильма “Аладдин”. Либералы ворчали, что этот опрос показал агрессивные склонности республиканцев. Консерваторы отвечали, что он демонстрирует рефлексивный пацифизм демократов. Эксперты по национальной безопасности, в свою очередь, не смогли не отметить, что 43 процента опрошенных республиканцев и 55 процентов демократов имели четко определенное мнение по вопросу, стоит ли бомбить страну из мультика.
Подобные случаи уже давно - скорее правило, а не исключение. Дело даже не в том, что люди не очень осведомлены в науке, политике или географии. Это на самом деле так, но это давняя проблема. Сейчас куда больше беспокоит другое: американцы дошли до той точки, где невежество - по крайней мере в отношении того, что считается в общественной политике обязательным набором знаний, - превратилось в добродетель. Отмахиваться от советов экспертов - это заявление об автономии, способ для американцев продемонстрировать свою независимость от зловещих элит и защитить свое все более хрупкое самолюбие от ужасных слов “вы неправы”.
Это не то же самое, что традиционное американское презрение к интеллектуалам и всезнайкам. Я профессор, и я отлично понимаю, что большинству людей профессора не нравятся. Я привык, что со мной не соглашаются по самым разным вопросом. Принципиальные, информированные диспуты - это признак интеллектуального здоровья и жизнеспособности демократии. Я беспокоюсь из-за того, что у нас таких диспутов больше нет - лишь гневные споры из серии “кто кого переорет”.
читать дальшеКогда я в восьмидесятых стал работать в Вашингтоне, я быстро узнал, что случайные люди, с которыми я встречаюсь, готовы читать мне лекции по поводу того, что государство должно делать по самым разным вопросам, включая мою специализацию - контроль над вооружениями и внешнюю политику. Поначалу я удивлялся, но постепенно понял, что это вполне объяснимо и даже в определенной степени желательно. Мы живем в демократической стране, и у многих людей есть довольно четкие мнения по поводу общественной жизни. Со временем я узнал, что и у других специалистов по политике опыт похожий: обычные люди читают им целые трактаты про налоги, бюджеты, иммиграцию, окружающую среду и так далее. Если вы работаете в общественно-политической области, то подобные разговоры - это часть работы, и в лучшем своем виде они помогают сохранить интеллектуальную честность.
Позже, однако, я стал слышать подобные истории от врачей, юристов, учителей и многих других профессионалов. Это были истории не о том, как пациенты, клиенты или студенты поднимают интересные вопросы, а о том, как они заявляли профессионалам, что те заблуждаются или даже откровенно неправы в своих профессиональных советах. От идеи, что эксперт дает продуманный совет, основанный на большом опыте, и к нему стоит относиться серьезно, просто отмахивались.
Я боюсь, что мы уходим за пределы естественного скептицизма в отношении к заявлениям экспертов и приближаемся к смерти идеала экспертных знаний как таковых: подпитываемому Google, Wikipedia и блогами коллапсу любых границ между профессионалами и дилетантами, учителями и учениками, теми, кто знает ответы, и теми, кто задает вопросы, - иными словами, между теми, у кого есть какие-либо достижения в данной области, и теми, у кого их нет. Под смертью экспертных знаний я не имею в виду смерть собственно экспертов - людей, обладающих набором знаний в определенной области, которых нет у других. Врачи, юристы, инженеры и другие специалисты никуда не денутся. И большинство здравоумных людей отправятся именно к ним, если сломают кость, попадут под следствие, или им надо будет построить мост. Но при таком отношении на экспертов смотрят как на техников, которые по требованию могут применить имеющиеся у них знания. “Заштопай рану у меня на ноге, но не вздумай читать мне лекции о диетах”. (Более чем две трети американцев имеют лишний вес.) “Помоги мне справиться с этой налоговой проблемой, но не напоминай мне, что у меня должно быть завещание”. (Примерно половина американцев с детьми не написала завещания.) “Поддерживай безопасность моей страны, но не морочь мне голову подробностями о всяких там компромиссах. (Большинство граждан США не представляют, сколько государство тратит на военные расходы и какова его политика по большинству вопросов безопасности.)
Важные дискуссии - от “из чего состоит питательная диета” до “какие действия лучше всего соответствуют интересам США” - требуют общения между простыми гражданами и экспертами. Но граждане все чаще отказываются от любых подобных обсуждений. Вместо этого они хотят высказаться, а еще - чтобы к их мнениям относились с глубоким уважением, а их предпочтениям уделялось внимание не потому, что их аргументы сильны, а данные - очевидны, а на основе их чувств, эмоций и тех обрывков информации, которых они где-то нахватались.
Это очень плохо. Современное общество не может существовать без общественного разделения труда. Никто не может быть экспертом во всем. Мы процветаем потому, что специализируемся, разрабатываем формальные и неформальные механизмы и практики, которые позволяют нам доверять друг другу в этих специализациях и получить коллективную выгоду от нашего индивидуального опыта. Если это доверие разрушается, и демократия, и экспертные знания рано или поздно получат смертельную рану, потому что ни демократическим лидерам, ни экспертам-советникам не хочется иметь дело с невежественными избирателями. После этого экспертные знания перестанут служить интересам публики; они будут обслуживать интересы той клики, которая платит им зарплату или лучше всего на данный момент чувствует настроения публики. И подобный результат уже опасно близок.
Знать чуть-чуть - весьма опасно
Более полувека назад историк Ричард Хофстедтер писал, что “сложность современной жизни неуклонно уменьшает количество функций, которое обычный человек может выполнять самостоятельно, четко понимая, что он делает”.
“В основе исходной американской популистской мечты лежит фундаментальное допущение: простой человек умеет все. Считалось, что он может без особой специальной подготовки освоить любую профессию и возглавить правительство. Сегодня же простой человек знает, что не может даже приготовить себе завтрак, не используя устройства, механизм работы которых ему в немалой степени непонятен и которые в его распоряжение предоставили эксперты; а когда он за завтраком заглядывает в утреннюю газету, в ней он читает о множестве важнейших и сложнейших вопросов и признается, если, конечно, честен с собой, что недостаточно компетентен, чтобы оценивать большинство из них".
Хофстедтер считал, что эта подавляющая сложность вызывает чувство беспомощности и гнева среди граждан, которые понимали, что во все большей степени попадают в зависимость от более образованной элиты. “Когда-то веселые, добродушные насмешки над интеллектом и образованием превратились в злобную обиду на интеллектуала-эксперта, - отмечал он. - Раньше над интеллектуалом по-доброму посмеивались, потому что не нуждались в нем; теперь же на него злятся, потому что нуждаются в нем в слишком большой степени”.
В 2015 году профессор-юрист Илья Сомин отметил, что проблема никуда не делась и даже со временем проросла метастазами. “Размер и сложность правительства, - писал он, - затруднили избирателям с ограниченными знаниями возможность отслеживать и оценивать многочисленные действия правительства. Результатом стал политический климат, в котором люди часто не могут применить свои суверенные права ответственно и эффективно”. Несмотря на десятилетия развития образования, технологий и возможностей в жизни, избиратели способны управлять общественной политикой не лучше, а во многих отношениях - даже хуже, чем во времена Хофстедтера.
Проблему нельзя свести только к политике, классам или географии. Сегодняшние кампании против устоявшихся знаний часто возглавляются людьми, у которых в распоряжении есть все инструменты, чтобы знать лучше. Например, антипрививочное движение - один из классических современных примеров этого феномена - получило наибольшую популярность среди образованных жителей пригородов; например, в 2012 году, на пике этой безумной моды, в графстве Марин близ Сан-Франциско почти восемь процентов родителей, ссылаясь на личное мировоззрение, отказались от обязательства делать детям прививки, прежде чем записывать их в школу. Эти родители не были профессиональными медиками, но при этом они были достаточно образованными, чтобы искренне считать, что могут ставить под сомнение устоявшие медицинские научные знания, и что у них есть на это право - даже за счет здоровья своих детей и всех остальных детей.
Мы не очень много знаем
Примерное определение эксперта - человек, который освоил специализированные навыки и объемы знаний, необходимые для какой-либо профессии, и постоянно пользуется ими в повседневной работе. Иными словами, эксперты - это люди, которые знают намного больше по той или иной теме, чем все остальные, и к которым мы обычно обращаемся за обучением или советами по этой теме. Они не знают всего, они не всегда правы, но составляют авторитетное меньшинство, чье мнение по определенным темам с большей вероятностью верно, чем мнение широкой публики.
Как нам определить, кто эксперт, а кто нет? Отчасти нам помогает это сделать профессиональная подготовка, образование и опыт, применяемые в течение карьеры. Учителя, медсестры, сантехники должны получить какой-либо сертификат или диплом, чтобы применять свои навыки; этот сертификат говорит остальным, что их способности были оценены коллегами, и они соответствуют базовым стандартам компетентности. Креденциализм может выйти из-под контроля, и различные гильдии могут достаточно цинично пользоваться им, чтобы получать доходы или защищать свои владения с помощью завышенных входных барьеров. Но, с другой стороны, дипломы и сертификаты могут все-таки служить и реальным свидетельством образованности и профессиональной компетенции, отделяя настоящих экспертов от любителей и шарлатанов.
За дипломом лежит талант, неизменное, но реальное качество, от которого зависит разница в статусе даже внутри экспертного сообщества. А за тем и другим лежит образ мыслей, ощущение членства в широком обществе специалистов, которые посвятили себя пониманию той или иной темы. Эксперты соглашаются с оценками и поправками других экспертов. В любой профессиональной группе или экспертном сообществе есть наблюдатели, комиссии, аккредитационные и сертификационные органы, работа которых - наблюдать за членами группы и гарантировать, что они компетентны и соответствуют стандартам своей специальности.
Эксперты часто бывают неправы, и хорошие эксперты первыми это признают - потому что их профессиональные дисциплины основаны не на некоем эталоне идеальных знаний и компетентности, а на постоянном процессе определения ошибок и исправления их, что способствует интеллектуальному прогрессу. Но сейчас широкая публика выискивает у экспертов ошибки и очень радуется, находя их - не потому, что это помогает им лучше что-то понять, а просто потому, что это повод игнорировать любые советы экспертов, которые ей не нравятся.
Часть проблемы состоит в том, что некоторые люди считают себя экспертами, на самом деле ими не являясь. Все мы бывали на вечеринках, когда один из самых невежественных людей в комнате берет слово и с уверенностью читает остальным гостям лекцию, состоящую из банальностей и дезинформации. Если даже лично вы в такой ситуации не бывали, знайте - это не игра воображения, а вполне реальный феномен, который называется “эффектом Даннинга - Крюгера”, по именам психологов Дэвида Даннинга и Джастина Крюгера. Сущность этого эффекта состоит вот в чем: чем вы менее умелы и компетентны, тем более уверены в том, что на самом деле очень хороши в своем деле. Главное, что обнаружили психологи: “[Такие люди] не только приходят к ошибочным выводам и делают прискорбный выбор; их некомпетентность еще и лишает их возможности понять это”.
В какой-то степени это верно для всех: очень немногие люди, например, готовы признать, что у них плохое чувство юмора или скверный характер. Как оказалось, большинство людей считают себя более компетентными, чем окружающие, в самых разных областях. (Вспомните выдуманный писателем Гаррисоном Кейллором город Лейк-Вобигон, где “все дети развиты выше среднего”.) Но оказалось, что менее компетентные люди сильнее себя переоценивают, чем другие. Даннинг писал в 2014 году:
Множество исследований... подтвердили, что люди, которые знают не очень много о данном наборе когнитивных, технических или социальных навыков, склонны значительно переоценивать свои умения и качество работы, будь то грамматика, эмоциональный интеллект, логические рассуждения, уход за огнестрельным оружием, дебаты или финансовые знания. Студенты университетов, которые сдают на экзаменах работы, за которые им поставят двойки или единицы, обычно считают, что их усилия стоят куда более высоких оценок; плохие игроки в шахматы или бридж, студенты-медики и пожилые люди, пересдающие экзамен на права, тоже очень сильно переоценивают свои умения.
Причина - в отсутствии так называемых “метакогнитивных” качеств, способности отступить на шаг и посмотреть на собственные когнитивные процессы издали. Хорошие певцы знают, когда фальшивят, хорошие режиссеры знают, когда сцена в спектакле просто не работает, а люди с хорошим самосознанием понимают, в какой момент у них уже недостаточно знаний для спора. Их менее успешные коллеги не знают этого - и так появляется плохая музыка, скучные спектакли и разговоры, доводящие до бешенства. Хуже того: очень трудно чему-то научить или информировать человека, который, если в чем-то сомневается, просто начинает выдумывать на ходу. Наименее компетентные люди реже всего понимают, что они неправы, а другие правы, чаще всего прикрывают свое невежество какими-нибудь выдумками и в наименьшей степени способны чему-либо научиться.
Сюрреалистическое общество
Наименее компетентные люди представляют собой немалую проблему для демократии. Но даже компетентные, очень умные люди испытывают проблемы с пониманием сложных общественно-политических вопросов, если не осведомлены в конкретной теме. Самая главная из этих проблем - так называемая предвзятость подтверждения (confirmation bias), склонность к поиску той информации, которая подтверждает уже имеющуюся точку зрения. Ученые и исследователи постоянно с этим сталкиваются - для них предвзятость подтверждения является профессиональной проблемой, и поэтому, прежде чем презентовать или публиковать свою работу, стараются убедиться, что их данные надежны и проходят тест на реальность у квалифицированных коллег, не имеющих личной заинтересованности в успехе проекта. Процесс рецензирования, впрочем, обычно незаметен для простых людей, потому что проверки и поправки проводятся до публикации конечной версии.
Вне ученых кругов, напротив, споры и дебаты обычно не подвергаются никакой экспертной оценке и ничему не подотчетны. Факты используются, когда это наиболее удобно, делая аргументы нефальсифицируемыми, а интеллектуальный прогресс невозможным. И, к сожалению, поскольку здравого смысла недостаточно, чтобы понять или оценить вероятные альтернативные варианты в политике, провал между знаниями информированных специалистов и неинформированных дилетантов часто заполняется грубыми упрощениями или теориями заговора.
Теории заговора привлекательны для людей, которым трудно дается осмысление сложного мира и которые при этом слишком нетерпеливы, чтобы слушать скучные подробные объяснения. Еще люди пользуются ими, чтобы придать контекст и смысл событиям, которые их пугают. Не имея связного объяснения, почему с невинными людьми творятся ужасные вещи, они должны будут смириться с тем, что подобные происшествия - это просто случайная жестокость либо равнодушной вселенной, либо непознаваемого божества.
Точно так же, как отдельные люди пред лицом печали и смятения ищут смысл там, где его может и не быть, даже целые общества двигаются в сторону невероятных теорий, когда коллективно переживают нечто ужасное. Теории заговора и перепуганные рассуждения, лежащие в их основе, как отметил канадский писатель Джонатан Кэй, становятся особенно соблазнительны “в любом обществе, которое пережило эпическую, коллективно прочувствованную травму”. Именно поэтому они переживали пики популярности после Первой мировой войны, Октябрьской революции, убийства Кеннеди, терактов 11 сентября и других крупных катастроф, - и сейчас снова растут из-за дестабилизирующих современных трендов, в частности, экономических и социальных неурядиц, вызванных глобализацией, и постоянных террористических угроз.
В худших своих проявлениях теории заговоры могут вызвать моральную панику, в которой страдают невинные люди. Но даже если они выглядят тривиальными, их распространение подрывает те самые рассудительные межличностные обсуждения, которые лежат в основе либеральной демократии. Почему? Потому что теории заговора по определению нефальсифицируемы: эксперты, которые опровергают их, лишь подтверждают, что тоже участвуют в заговоре.
Наконец, когда к этому добавляется еще и политика, все становится еще сложнее. Политические взгляды и простых людей, и экспертов подвержены той же самой предвзятости подтверждения, которая искажает понимание других вопросов. Но заблуждения по поводу политики и других субъективных вопросов исправить еще сложнее, потому что политические взгляды глубоко укоренены в самоощущении человека и его самых почитаемых верованиях. Иными словами, то, во что мы верим, помогает понять кое-что важное о том, как мы себя видим, и опровержение наших верований - это мучительный процесс, которому наш ум всячески сопротивляется.
В результате, не видя или не желая видеть собственной предвзятости, люди сводят друг друга с ума спорами вместо того, чтобы принять ответы, противоречащие их собственному взгляду на тему, да еще и готовы убить гонца, принесшего им эту весть. В 2015 году ученые из Университета штата Огайо проверили реакцию либералов и консерваторов на некоторые новости и обнаружили, что обе группы склонны отмахиваться от научных теорий, которые противоречат их мировоззрению. Еще оказалось (и это даже больше пугает), что при знакомстве с научными исследованиями, ставящими под сомнение их взгляды, и либералы, и консерваторы считали, что что-то не так с учеными, а не с ними самими.
Добро пожаловать в Идиократию
Спросите любого эксперта о смерти экспертных знаний, и, скорее всего, услышите долгую тираду по поводу влияния Интернета. Люди, которым когда-то приходилось обращаться к специалисту в любой сфере, теперь могут просто ввести поисковый запрос в браузере и получить ответ за секунды - и зачем им тогда вообще нужна эта высокомерная яйцеголовая интеллигенция? Информационные технологии, впрочем, - не первичная проблема. Цифровая эпоха просто ускорила коллапс общения между экспертами и простыми людьми, предложив краткий с виду путь к эрудиции. Она позволила людям изображать интеллектуальную развитость, купаясь в иллюзии профессионализма, созданную безграничными запасами фактов.
Но факты - это не то же самое, что знания или способность, а в Интернете факты - еще и далеко не всегда факты. Из всех аксиоматических “законов”, описывающих пользование Интернетом, самым важным, возможно, является закон еще доцифровой эпохи, сформулированный писателем-фантастом Теодором Старджоном и носящий его имя: “90 процентов всего - чепуха”. Сейчас сайтов существует более миллиарда. Хорошая новость: даже если циничный закон Старджона верен, это означает, что в Интернете 100 миллионов хороших сайтов - все издания с хорошей репутацией, домашние страницы университетов, мозговых трестов, исследовательских институтов и негосударственных организаций и многие другие источники хорошей информации.
Плохая новость, естественно, состоит в том, что для того, чтобы найти хорошие сайты, вам придется пройти через бурю бесполезного или лживого мусора, который может запостить кто угодно - от бабушек, которые искренне хотят помочь, до пропагандистов ИГИЛ. В Интернете можно найти многих умнейших людей Земли. Но вот многие глупейшие люди Земли располагаются буквально в одном клике от вас. Бесконечные свалки бессмыслицы, раскиданные там и сям по Интернету, - настоящий кошмар эксперта. Обычные люди, которым и без того было довольно трудно выбрать “свои” источники информации даже из нескольких десятков газет, журналов и телеканалов, теперь видят бесконечные веб-страницы, которые может создать любой, кто готов платить за свое присутствие в сети.
Конечно, это не больше и не меньше, чем обновленный парадокс печатного станка. Как указывал писатель Николас Карр, изобретение Гутенберга в XV веке вызвало “немалый зубовный скрежет” среди ранних гуманистов, которые опасались, что “печатные книги и газеты подорвут религиозный авторитет, принизят труд ученых и писцов и станут распространять крамолу и разврат”. Интернет - это такой же печатный станок, только работающий на скорости оптоволокна.
Интернет может приносить огромную пользу, но в большинстве своем - людям, которые уже умеют искать информацию и точно знают, что им нужно. К сожалению, он мало полезен для студента или неподготовленного дилетанта, которого никогда не учили, как оценивать источники информации или репутацию автора.
Библиотеки - по крайней мере, их научные отделы - когда-то служили своеобразной первой отсечкой базарного шума. Интернет, однако, - не библиотека, а скорее гигантское хранилище, куда кто угодно может закинуть что угодно. На практике это значит, что поиск информации зависит от алгоритмов, которые обычно разрабатываются коммерческими компаниями и основаны на непрозрачных критериях. Настоящий поиск информации довольно труден и часто скучен. Для него требуется способность находить аутентичную информацию, сортировать ее, анализировать и применять. Но зачем нам прыгать через все эти препятствия, когда экран перед нами дает нам аккуратные, красивые ответы буквально за секунды?
Технологические оптимисты скажут, что эти возражения - просто реликты старого мышления, остатки “того, как делали раньше”, а сейчас это все необязательно, потому что люди могут непосредственно приобщиться к так называемой мудрости толпы. Да, сумма знаний больших групп обычных людей иногда дает лучшие результаты, чем суждения одного человека, даже специалиста. Все потому, что в процессе суммирования отбрасывается немало случайных ошибок, предвзятости подтверждения и прочего подобного. Но голосованию толпы поддается не все. Понимать, как вирус передается от одного человека к другому, - совсем не то же самое, что угадать, сколько мармеладных шариков лежит в стеклянной банке. И, как говорил комик Джон Оливер, собирать мнения о факте не обязательно: “С тем же успехом можно устроить голосование по вопросу “Что больше: 15 или 5?”, или “Существуют ли совы?”, или “Есть ли шляпы?”, и так далее”.
Более того, весь смысл “мудрости толпы” состоит в том, что члены этой толпы якобы привносят в обсуждение собственное независимое мнение по любой данной теме. На практике, однако, Интернет обычно приводит к образованию “сообществ согласных”, групп, которые занимаются подтверждением своих уже существующих верований вместо того, чтобы ставить их под сомнение. А социальные сети лишь еще усиливают эхо-камеры, погружая миллионы американцев глубже в трясину их собственной политической и интеллектуальной предвзятости.
Экспертные знания и демократия
Эксперты часто ошибаются, причем разнообразными способами. Самые невинные и распространенные неудачи - это обычные ошибки ученых. Отдельные люди или даже целые отрасли наблюдают феномен или исследуют проблему, выдвигают теории или решения, а затем проверяют их. Иногда они правы, иногда неправы, но большинство ошибок рано или поздно исправляются. На пути интеллектуального прогресса есть немало тупиков и неправильных поворотов.
Другие формы экспертных ошибок более пугающи. Эксперты могут ошибаться, например, когда пытаются распространить свои знания в одной области на другую. Это скорее даже не ошибка, а что-то вроде небольшого жульничества: человек заявляет о своих претензиях на авторитетность, хотя не является настоящим экспертом в конкретной области; подобное случается довольно часто и может подорвать доверие сразу к целой отрасли знаний. (Я понимаю, что и сам рискую совершить подобную ошибку. Но мои наблюдения и выводы основываются не только на моем опыте как эксперта в своей области, но и на работе ученых, которые изучают роль экспертных знаний в обществе, и дискуссиях, которые я вел со многими другими экспертами в различных областях.) И, наконец, есть еще и самая редкая и опасная категория: откровенный обман и должностное преступление, когда эксперты намеренно фальсифицируют свои результаты или продают свою поддержку тем, кто больше заплатит.
При неудачах эксперты обязаны признать свои ошибки, публично заявить о них и показать, какие шаги предпринимают, чтобы исправить их. Такое происходит реже, чем следовало бы, в мире общественной политики, потому что стандарты оценки работы политиков обычно куда более субъективны и политизированы, чем принято в ученых кругах. Тем не менее, чтобы вызвать к себе доверие, профессиональные политики должны быть более прозрачны, честны и самокритичны по отношению к своим далеко не идеальным карьерам. Простые избиратели, со своей стороны, должны знать, чем ошибки отличаются от некомпетентности, коррупции или откровенного жульничества, и до определенной степени прощать профессионалу первое, требуя при этом справедливого наказания за все остальное. Как писал философ Бертран Расселл, правильное отношение обычного человека к эксперту должно быть сочетанием скептицизма и смирения:
Скептицизм, за который выступаю я, состоит лишь из следующих пунктов:
1) Когда эксперты согласны между собой, противоположное мнение нельзя считать бесспорным;
2) Когда эксперты не согласны между собой, непрофессионал не может считать никакое мнение бесспорным;
3) Когда все эксперты согласны, что нет основания для положительного мнения, обычный человек должен воздержаться от суждений.
Как отмечал Расселл, “Эти предложения кажутся весьма умеренными, но если их примут, они совершат настоящую революцию в человеческой жизни” - потому что результаты поставят под сомнение многое из того, в чем многие люди так уверены.
Государство и эксперты зависят друг от друга, особенно при демократии. Технологический и экономический прогресс, который гарантирует благополучие населения, требует разделения труда, которое, в свою очередь, приводит к созданию профессий. Профессионализм стимулирует экспертов делать все возможное, чтобы помочь клиентам, с уважением относиться к границам собственных знаний и требовать, чтобы эти границы соблюдались и другими; это часть той службы, которую они несут для главного своего клиента, общества в целом.
Диктатуры тоже требуют от экспертов такой же службы, но получают ее путем угроз и направляют ее своими приказами. Вот почему диктатуры на самом деле менее эффективны и продуктивны, чем демократии (несмотря на то, что популярные стереотипы говорят об обратном). При демократии служба эксперта обществу - это часть общественного договора. Граждане делегируют принятие решений по самым разным вопросам избранным представителям и их советникам-экспертам, а эксперты, в свою очередь, просят, чтобы к их работе относилась с доверием публика, которая достаточно информирована - это ключевое требование, - чтобы выносить продуманные суждения.
Эти взаимоотношения между экспертами и гражданами основываются на фундаменте взаимоуважения и доверия. Когда этот фундамент расшатывается, эксперты и дилетанты превращаются в воюющие фракции, и жертвой в этой войне становится сама демократия, которая вырождается либо во власть толпы, либо в элитистскую технократию. Живя в мире, заполненном электронными устройствами и невообразимыми когда-то удобствами и способами развлечения, американцы (и многие другие жители Запада) практически с детским упрямством отказываются получать достаточно знаний, чтобы успешно управлять собой или формировать политику, которая влияет на их жизни. Это коллапс функционального гражданства, который несет за собой целый каскад других пагубных последствий.
В отсутствие информированных граждан, например, более знающие административные и интеллектуальные элиты на самом деле берут на себя повседневное управление государством и обществом. Австрийский экономист Ф.А. Хайек писал в 1960 году: “Самая большая опасность для свободы сейчас исходит от людей, которые наиболее необходимы и обладают наибольшей властью в современных правительствах, - от эффективных экспертов-администраторов, которых волнует лишь то, что лично они считают полезным для общества”.
В этом есть немало правды. Неизбранные бюрократы и политические специалисты во многих сферах имеют невероятное влияние на повседневную жизнь американцев. Сейчас, правда, эта ситуация существует скорее по умолчанию, чем преднамеренно. А популизм на самом деле лишь подкрепляет этот элитизм, потому что прославление невежества не запускает спутники связи, не ведет переговоров о правах граждан США за рубежом и не создает эффективных лекарств. Встречаясь с публикой, которая вообще не представляет, как устроено большинство вещей, эксперты отказываются от нее, предпочитая общаться в основном друг с другом.
У американцев в то же время развиваются все более нереалистичные представления о том, что может дать им их политическая и экономическая система, и это чувство “мне все должны” вызывает постоянное разочарование и гнев. Когда людям говорят, что покончить с бедностью, или предотвратить террористические акты, или стимулировать экономический рост намного труднее, чем кажется, они закатывают глаза. Не в силах понять всей окружающей их сложности, они решают не понимать вообще ничего, а потом угрюмо винить элиту в том, что она захватила контроль над их жизнью.
“Республика, если сумеете ее удержать”
Эксперты лишь предполагают, а вот избранные лидеры располагают. А политики очень редко бывают экспертами в бесчисленных темах, по которым им приходится принимать решения. По определению никто не может быть экспертом одновременно по отношениям с Китаем, здравоохранению, климатологии, иммиграции и налогообложению, - и именно поэтому, например, на слушания в Конгрессе по определенной теме обычно приглашают реальных экспертов, чтобы те давали советы избранным неспециалистам, работа которых - принимать авторитетные решения.
В 1787 году Бенджамина Франклина якобы спросили, что выйдет из Конституционного собрания, которое проводят в Филадельфии. “Республика, если сумеете ее удержать”, - ответил Франклин. Американцы слишком легко забывают, что форма правления, при которой они живут, не приспособлена для принятия массовых решений по сложным вопросам. Не приспособлена она, с другой стороны, и для того, чтобы страной правила маленькая группа технократов или экспертов. Она должна была служить средством, с помощью которого просвещенный электорат мог выбирать себе представителей, которые быстро оценивают важные вопросы и принимают решения от имени публики.
Впрочем, работа подобной представительной демократии намного усложняется, когда электорат некомпетентен и не способен оценить текущие вопросы. Неспециалисты жалуются на “власть экспертов” и требуют большего участия в сложных национальных вопросах, но многие из них злятся и выдвигают требования только после того, как сами отказываются выполнять важнейшее для этого процесса требование: оставаться достаточно информированными и политически грамотными, чтобы выбирать представителей, которые будут с умом представлять их интересы. Как писал Сомин, “Когда мы выбираем официальных лиц, основываясь на невежестве, они правят не только теми, кто их выбрал, но и всем обществом. Когда мы пользуемся своей властью над другими людьми, у нас есть моральная обязанность - быть достаточно информированными, чтобы пользоваться этой властью”. Подобно родителям-антипрививочникам, невежественные избиратели наказывают за собственные ошибки все общество.
Слишком немногие граждане сейчас понимают, что демократия - это состояние политического равенства, в котором все имеют право голоса и равны перед законом. Вместо этого они считают, что демократия - это состояние реального равенства, при котором любое мнение так же хорошо, как и любое другое, вне зависимости от логики или доказательной базы. Но республика должна работать не так, и чем скорее американское общество разработает новые правила продуктивного взаимодействия между образованной элитой и окружающим ее обществом, тем лучше.
Эксперты всегда должны помнить, что они служат демократическому обществу и республиканскому правительству. С другой стороны, их “хозяева”, граждане, должны иметь не только образование, но и гражданскую добродетель, которая заставляет их принимать живое участие в управление страной. Непрофессионалы не могут справиться без экспертов, и эту реальность нужно принять без озлобления. Эксперты, со своей стороны, должны осознавать, что у них есть право быть выслушанными, а не право вето, и их советы будут приняты не всегда. На данном этапе связи, удерживающие систему вместе, очень опасно повреждены. Если мы не сможем восстановить достаточную степень доверия и взаимоуважения, публичные обсуждения останутся загрязнены незаслуженным уважением к необоснованным мнениям. А в такой обстановке возможным становится буквально все, что угодно, - вплоть до гибели демократии и республиканского правления.
www.foreignaffairs.com/articles/united-states/2...
В 2014 году, после российского вторжения в Крым, The Washington Post опубликовала результаты опроса, в котором американцев спрашивали, должны ли Соединенные Штаты устроить военную интервенцию в Украине. Лишь каждый шестой опрошенный сумел показать Украину на карте; средняя ошибка составляла примерно 1800 миль. Но недостаток знаний вовсе не мешал людям иметь четкое мнение по вопросу. На самом деле готовность респондента высказаться в пользу интервенции была прямо пропорциональна его невежественности. Проще говоря, люди, которые считали, что Украина находится в Латинской Америке или Австралии, с наибольшим энтузиазмом выступали за применение там военной силы.
На следующий год Public Policy Polling опросила широкую выборку избирателей, голосовавших на республиканских и демократических праймериз, поддержали бы они бомбардировку Аграбы. Почти треть республиканцев сказала, что поддержала бы, 13 процентов высказались против. У демократов предпочтения были примерно противоположными: 36 процентов высказались против, 19 процентов - за. Аграба не существует. Это вымышленная страна из диснеевского мультфильма “Аладдин”. Либералы ворчали, что этот опрос показал агрессивные склонности республиканцев. Консерваторы отвечали, что он демонстрирует рефлексивный пацифизм демократов. Эксперты по национальной безопасности, в свою очередь, не смогли не отметить, что 43 процента опрошенных республиканцев и 55 процентов демократов имели четко определенное мнение по вопросу, стоит ли бомбить страну из мультика.
Подобные случаи уже давно - скорее правило, а не исключение. Дело даже не в том, что люди не очень осведомлены в науке, политике или географии. Это на самом деле так, но это давняя проблема. Сейчас куда больше беспокоит другое: американцы дошли до той точки, где невежество - по крайней мере в отношении того, что считается в общественной политике обязательным набором знаний, - превратилось в добродетель. Отмахиваться от советов экспертов - это заявление об автономии, способ для американцев продемонстрировать свою независимость от зловещих элит и защитить свое все более хрупкое самолюбие от ужасных слов “вы неправы”.
Это не то же самое, что традиционное американское презрение к интеллектуалам и всезнайкам. Я профессор, и я отлично понимаю, что большинству людей профессора не нравятся. Я привык, что со мной не соглашаются по самым разным вопросом. Принципиальные, информированные диспуты - это признак интеллектуального здоровья и жизнеспособности демократии. Я беспокоюсь из-за того, что у нас таких диспутов больше нет - лишь гневные споры из серии “кто кого переорет”.
читать дальшеКогда я в восьмидесятых стал работать в Вашингтоне, я быстро узнал, что случайные люди, с которыми я встречаюсь, готовы читать мне лекции по поводу того, что государство должно делать по самым разным вопросам, включая мою специализацию - контроль над вооружениями и внешнюю политику. Поначалу я удивлялся, но постепенно понял, что это вполне объяснимо и даже в определенной степени желательно. Мы живем в демократической стране, и у многих людей есть довольно четкие мнения по поводу общественной жизни. Со временем я узнал, что и у других специалистов по политике опыт похожий: обычные люди читают им целые трактаты про налоги, бюджеты, иммиграцию, окружающую среду и так далее. Если вы работаете в общественно-политической области, то подобные разговоры - это часть работы, и в лучшем своем виде они помогают сохранить интеллектуальную честность.
Позже, однако, я стал слышать подобные истории от врачей, юристов, учителей и многих других профессионалов. Это были истории не о том, как пациенты, клиенты или студенты поднимают интересные вопросы, а о том, как они заявляли профессионалам, что те заблуждаются или даже откровенно неправы в своих профессиональных советах. От идеи, что эксперт дает продуманный совет, основанный на большом опыте, и к нему стоит относиться серьезно, просто отмахивались.
Я боюсь, что мы уходим за пределы естественного скептицизма в отношении к заявлениям экспертов и приближаемся к смерти идеала экспертных знаний как таковых: подпитываемому Google, Wikipedia и блогами коллапсу любых границ между профессионалами и дилетантами, учителями и учениками, теми, кто знает ответы, и теми, кто задает вопросы, - иными словами, между теми, у кого есть какие-либо достижения в данной области, и теми, у кого их нет. Под смертью экспертных знаний я не имею в виду смерть собственно экспертов - людей, обладающих набором знаний в определенной области, которых нет у других. Врачи, юристы, инженеры и другие специалисты никуда не денутся. И большинство здравоумных людей отправятся именно к ним, если сломают кость, попадут под следствие, или им надо будет построить мост. Но при таком отношении на экспертов смотрят как на техников, которые по требованию могут применить имеющиеся у них знания. “Заштопай рану у меня на ноге, но не вздумай читать мне лекции о диетах”. (Более чем две трети американцев имеют лишний вес.) “Помоги мне справиться с этой налоговой проблемой, но не напоминай мне, что у меня должно быть завещание”. (Примерно половина американцев с детьми не написала завещания.) “Поддерживай безопасность моей страны, но не морочь мне голову подробностями о всяких там компромиссах. (Большинство граждан США не представляют, сколько государство тратит на военные расходы и какова его политика по большинству вопросов безопасности.)
Важные дискуссии - от “из чего состоит питательная диета” до “какие действия лучше всего соответствуют интересам США” - требуют общения между простыми гражданами и экспертами. Но граждане все чаще отказываются от любых подобных обсуждений. Вместо этого они хотят высказаться, а еще - чтобы к их мнениям относились с глубоким уважением, а их предпочтениям уделялось внимание не потому, что их аргументы сильны, а данные - очевидны, а на основе их чувств, эмоций и тех обрывков информации, которых они где-то нахватались.
Это очень плохо. Современное общество не может существовать без общественного разделения труда. Никто не может быть экспертом во всем. Мы процветаем потому, что специализируемся, разрабатываем формальные и неформальные механизмы и практики, которые позволяют нам доверять друг другу в этих специализациях и получить коллективную выгоду от нашего индивидуального опыта. Если это доверие разрушается, и демократия, и экспертные знания рано или поздно получат смертельную рану, потому что ни демократическим лидерам, ни экспертам-советникам не хочется иметь дело с невежественными избирателями. После этого экспертные знания перестанут служить интересам публики; они будут обслуживать интересы той клики, которая платит им зарплату или лучше всего на данный момент чувствует настроения публики. И подобный результат уже опасно близок.
Знать чуть-чуть - весьма опасно
Более полувека назад историк Ричард Хофстедтер писал, что “сложность современной жизни неуклонно уменьшает количество функций, которое обычный человек может выполнять самостоятельно, четко понимая, что он делает”.
“В основе исходной американской популистской мечты лежит фундаментальное допущение: простой человек умеет все. Считалось, что он может без особой специальной подготовки освоить любую профессию и возглавить правительство. Сегодня же простой человек знает, что не может даже приготовить себе завтрак, не используя устройства, механизм работы которых ему в немалой степени непонятен и которые в его распоряжение предоставили эксперты; а когда он за завтраком заглядывает в утреннюю газету, в ней он читает о множестве важнейших и сложнейших вопросов и признается, если, конечно, честен с собой, что недостаточно компетентен, чтобы оценивать большинство из них".
Хофстедтер считал, что эта подавляющая сложность вызывает чувство беспомощности и гнева среди граждан, которые понимали, что во все большей степени попадают в зависимость от более образованной элиты. “Когда-то веселые, добродушные насмешки над интеллектом и образованием превратились в злобную обиду на интеллектуала-эксперта, - отмечал он. - Раньше над интеллектуалом по-доброму посмеивались, потому что не нуждались в нем; теперь же на него злятся, потому что нуждаются в нем в слишком большой степени”.
В 2015 году профессор-юрист Илья Сомин отметил, что проблема никуда не делась и даже со временем проросла метастазами. “Размер и сложность правительства, - писал он, - затруднили избирателям с ограниченными знаниями возможность отслеживать и оценивать многочисленные действия правительства. Результатом стал политический климат, в котором люди часто не могут применить свои суверенные права ответственно и эффективно”. Несмотря на десятилетия развития образования, технологий и возможностей в жизни, избиратели способны управлять общественной политикой не лучше, а во многих отношениях - даже хуже, чем во времена Хофстедтера.
Проблему нельзя свести только к политике, классам или географии. Сегодняшние кампании против устоявшихся знаний часто возглавляются людьми, у которых в распоряжении есть все инструменты, чтобы знать лучше. Например, антипрививочное движение - один из классических современных примеров этого феномена - получило наибольшую популярность среди образованных жителей пригородов; например, в 2012 году, на пике этой безумной моды, в графстве Марин близ Сан-Франциско почти восемь процентов родителей, ссылаясь на личное мировоззрение, отказались от обязательства делать детям прививки, прежде чем записывать их в школу. Эти родители не были профессиональными медиками, но при этом они были достаточно образованными, чтобы искренне считать, что могут ставить под сомнение устоявшие медицинские научные знания, и что у них есть на это право - даже за счет здоровья своих детей и всех остальных детей.
Мы не очень много знаем
Примерное определение эксперта - человек, который освоил специализированные навыки и объемы знаний, необходимые для какой-либо профессии, и постоянно пользуется ими в повседневной работе. Иными словами, эксперты - это люди, которые знают намного больше по той или иной теме, чем все остальные, и к которым мы обычно обращаемся за обучением или советами по этой теме. Они не знают всего, они не всегда правы, но составляют авторитетное меньшинство, чье мнение по определенным темам с большей вероятностью верно, чем мнение широкой публики.
Как нам определить, кто эксперт, а кто нет? Отчасти нам помогает это сделать профессиональная подготовка, образование и опыт, применяемые в течение карьеры. Учителя, медсестры, сантехники должны получить какой-либо сертификат или диплом, чтобы применять свои навыки; этот сертификат говорит остальным, что их способности были оценены коллегами, и они соответствуют базовым стандартам компетентности. Креденциализм может выйти из-под контроля, и различные гильдии могут достаточно цинично пользоваться им, чтобы получать доходы или защищать свои владения с помощью завышенных входных барьеров. Но, с другой стороны, дипломы и сертификаты могут все-таки служить и реальным свидетельством образованности и профессиональной компетенции, отделяя настоящих экспертов от любителей и шарлатанов.
За дипломом лежит талант, неизменное, но реальное качество, от которого зависит разница в статусе даже внутри экспертного сообщества. А за тем и другим лежит образ мыслей, ощущение членства в широком обществе специалистов, которые посвятили себя пониманию той или иной темы. Эксперты соглашаются с оценками и поправками других экспертов. В любой профессиональной группе или экспертном сообществе есть наблюдатели, комиссии, аккредитационные и сертификационные органы, работа которых - наблюдать за членами группы и гарантировать, что они компетентны и соответствуют стандартам своей специальности.
Эксперты часто бывают неправы, и хорошие эксперты первыми это признают - потому что их профессиональные дисциплины основаны не на некоем эталоне идеальных знаний и компетентности, а на постоянном процессе определения ошибок и исправления их, что способствует интеллектуальному прогрессу. Но сейчас широкая публика выискивает у экспертов ошибки и очень радуется, находя их - не потому, что это помогает им лучше что-то понять, а просто потому, что это повод игнорировать любые советы экспертов, которые ей не нравятся.
Часть проблемы состоит в том, что некоторые люди считают себя экспертами, на самом деле ими не являясь. Все мы бывали на вечеринках, когда один из самых невежественных людей в комнате берет слово и с уверенностью читает остальным гостям лекцию, состоящую из банальностей и дезинформации. Если даже лично вы в такой ситуации не бывали, знайте - это не игра воображения, а вполне реальный феномен, который называется “эффектом Даннинга - Крюгера”, по именам психологов Дэвида Даннинга и Джастина Крюгера. Сущность этого эффекта состоит вот в чем: чем вы менее умелы и компетентны, тем более уверены в том, что на самом деле очень хороши в своем деле. Главное, что обнаружили психологи: “[Такие люди] не только приходят к ошибочным выводам и делают прискорбный выбор; их некомпетентность еще и лишает их возможности понять это”.
В какой-то степени это верно для всех: очень немногие люди, например, готовы признать, что у них плохое чувство юмора или скверный характер. Как оказалось, большинство людей считают себя более компетентными, чем окружающие, в самых разных областях. (Вспомните выдуманный писателем Гаррисоном Кейллором город Лейк-Вобигон, где “все дети развиты выше среднего”.) Но оказалось, что менее компетентные люди сильнее себя переоценивают, чем другие. Даннинг писал в 2014 году:
Множество исследований... подтвердили, что люди, которые знают не очень много о данном наборе когнитивных, технических или социальных навыков, склонны значительно переоценивать свои умения и качество работы, будь то грамматика, эмоциональный интеллект, логические рассуждения, уход за огнестрельным оружием, дебаты или финансовые знания. Студенты университетов, которые сдают на экзаменах работы, за которые им поставят двойки или единицы, обычно считают, что их усилия стоят куда более высоких оценок; плохие игроки в шахматы или бридж, студенты-медики и пожилые люди, пересдающие экзамен на права, тоже очень сильно переоценивают свои умения.
Причина - в отсутствии так называемых “метакогнитивных” качеств, способности отступить на шаг и посмотреть на собственные когнитивные процессы издали. Хорошие певцы знают, когда фальшивят, хорошие режиссеры знают, когда сцена в спектакле просто не работает, а люди с хорошим самосознанием понимают, в какой момент у них уже недостаточно знаний для спора. Их менее успешные коллеги не знают этого - и так появляется плохая музыка, скучные спектакли и разговоры, доводящие до бешенства. Хуже того: очень трудно чему-то научить или информировать человека, который, если в чем-то сомневается, просто начинает выдумывать на ходу. Наименее компетентные люди реже всего понимают, что они неправы, а другие правы, чаще всего прикрывают свое невежество какими-нибудь выдумками и в наименьшей степени способны чему-либо научиться.
Сюрреалистическое общество
Наименее компетентные люди представляют собой немалую проблему для демократии. Но даже компетентные, очень умные люди испытывают проблемы с пониманием сложных общественно-политических вопросов, если не осведомлены в конкретной теме. Самая главная из этих проблем - так называемая предвзятость подтверждения (confirmation bias), склонность к поиску той информации, которая подтверждает уже имеющуюся точку зрения. Ученые и исследователи постоянно с этим сталкиваются - для них предвзятость подтверждения является профессиональной проблемой, и поэтому, прежде чем презентовать или публиковать свою работу, стараются убедиться, что их данные надежны и проходят тест на реальность у квалифицированных коллег, не имеющих личной заинтересованности в успехе проекта. Процесс рецензирования, впрочем, обычно незаметен для простых людей, потому что проверки и поправки проводятся до публикации конечной версии.
Вне ученых кругов, напротив, споры и дебаты обычно не подвергаются никакой экспертной оценке и ничему не подотчетны. Факты используются, когда это наиболее удобно, делая аргументы нефальсифицируемыми, а интеллектуальный прогресс невозможным. И, к сожалению, поскольку здравого смысла недостаточно, чтобы понять или оценить вероятные альтернативные варианты в политике, провал между знаниями информированных специалистов и неинформированных дилетантов часто заполняется грубыми упрощениями или теориями заговора.
Теории заговора привлекательны для людей, которым трудно дается осмысление сложного мира и которые при этом слишком нетерпеливы, чтобы слушать скучные подробные объяснения. Еще люди пользуются ими, чтобы придать контекст и смысл событиям, которые их пугают. Не имея связного объяснения, почему с невинными людьми творятся ужасные вещи, они должны будут смириться с тем, что подобные происшествия - это просто случайная жестокость либо равнодушной вселенной, либо непознаваемого божества.
Точно так же, как отдельные люди пред лицом печали и смятения ищут смысл там, где его может и не быть, даже целые общества двигаются в сторону невероятных теорий, когда коллективно переживают нечто ужасное. Теории заговора и перепуганные рассуждения, лежащие в их основе, как отметил канадский писатель Джонатан Кэй, становятся особенно соблазнительны “в любом обществе, которое пережило эпическую, коллективно прочувствованную травму”. Именно поэтому они переживали пики популярности после Первой мировой войны, Октябрьской революции, убийства Кеннеди, терактов 11 сентября и других крупных катастроф, - и сейчас снова растут из-за дестабилизирующих современных трендов, в частности, экономических и социальных неурядиц, вызванных глобализацией, и постоянных террористических угроз.
В худших своих проявлениях теории заговоры могут вызвать моральную панику, в которой страдают невинные люди. Но даже если они выглядят тривиальными, их распространение подрывает те самые рассудительные межличностные обсуждения, которые лежат в основе либеральной демократии. Почему? Потому что теории заговора по определению нефальсифицируемы: эксперты, которые опровергают их, лишь подтверждают, что тоже участвуют в заговоре.
Наконец, когда к этому добавляется еще и политика, все становится еще сложнее. Политические взгляды и простых людей, и экспертов подвержены той же самой предвзятости подтверждения, которая искажает понимание других вопросов. Но заблуждения по поводу политики и других субъективных вопросов исправить еще сложнее, потому что политические взгляды глубоко укоренены в самоощущении человека и его самых почитаемых верованиях. Иными словами, то, во что мы верим, помогает понять кое-что важное о том, как мы себя видим, и опровержение наших верований - это мучительный процесс, которому наш ум всячески сопротивляется.
В результате, не видя или не желая видеть собственной предвзятости, люди сводят друг друга с ума спорами вместо того, чтобы принять ответы, противоречащие их собственному взгляду на тему, да еще и готовы убить гонца, принесшего им эту весть. В 2015 году ученые из Университета штата Огайо проверили реакцию либералов и консерваторов на некоторые новости и обнаружили, что обе группы склонны отмахиваться от научных теорий, которые противоречат их мировоззрению. Еще оказалось (и это даже больше пугает), что при знакомстве с научными исследованиями, ставящими под сомнение их взгляды, и либералы, и консерваторы считали, что что-то не так с учеными, а не с ними самими.
Добро пожаловать в Идиократию
Спросите любого эксперта о смерти экспертных знаний, и, скорее всего, услышите долгую тираду по поводу влияния Интернета. Люди, которым когда-то приходилось обращаться к специалисту в любой сфере, теперь могут просто ввести поисковый запрос в браузере и получить ответ за секунды - и зачем им тогда вообще нужна эта высокомерная яйцеголовая интеллигенция? Информационные технологии, впрочем, - не первичная проблема. Цифровая эпоха просто ускорила коллапс общения между экспертами и простыми людьми, предложив краткий с виду путь к эрудиции. Она позволила людям изображать интеллектуальную развитость, купаясь в иллюзии профессионализма, созданную безграничными запасами фактов.
Но факты - это не то же самое, что знания или способность, а в Интернете факты - еще и далеко не всегда факты. Из всех аксиоматических “законов”, описывающих пользование Интернетом, самым важным, возможно, является закон еще доцифровой эпохи, сформулированный писателем-фантастом Теодором Старджоном и носящий его имя: “90 процентов всего - чепуха”. Сейчас сайтов существует более миллиарда. Хорошая новость: даже если циничный закон Старджона верен, это означает, что в Интернете 100 миллионов хороших сайтов - все издания с хорошей репутацией, домашние страницы университетов, мозговых трестов, исследовательских институтов и негосударственных организаций и многие другие источники хорошей информации.
Плохая новость, естественно, состоит в том, что для того, чтобы найти хорошие сайты, вам придется пройти через бурю бесполезного или лживого мусора, который может запостить кто угодно - от бабушек, которые искренне хотят помочь, до пропагандистов ИГИЛ. В Интернете можно найти многих умнейших людей Земли. Но вот многие глупейшие люди Земли располагаются буквально в одном клике от вас. Бесконечные свалки бессмыслицы, раскиданные там и сям по Интернету, - настоящий кошмар эксперта. Обычные люди, которым и без того было довольно трудно выбрать “свои” источники информации даже из нескольких десятков газет, журналов и телеканалов, теперь видят бесконечные веб-страницы, которые может создать любой, кто готов платить за свое присутствие в сети.
Конечно, это не больше и не меньше, чем обновленный парадокс печатного станка. Как указывал писатель Николас Карр, изобретение Гутенберга в XV веке вызвало “немалый зубовный скрежет” среди ранних гуманистов, которые опасались, что “печатные книги и газеты подорвут религиозный авторитет, принизят труд ученых и писцов и станут распространять крамолу и разврат”. Интернет - это такой же печатный станок, только работающий на скорости оптоволокна.
Интернет может приносить огромную пользу, но в большинстве своем - людям, которые уже умеют искать информацию и точно знают, что им нужно. К сожалению, он мало полезен для студента или неподготовленного дилетанта, которого никогда не учили, как оценивать источники информации или репутацию автора.
Библиотеки - по крайней мере, их научные отделы - когда-то служили своеобразной первой отсечкой базарного шума. Интернет, однако, - не библиотека, а скорее гигантское хранилище, куда кто угодно может закинуть что угодно. На практике это значит, что поиск информации зависит от алгоритмов, которые обычно разрабатываются коммерческими компаниями и основаны на непрозрачных критериях. Настоящий поиск информации довольно труден и часто скучен. Для него требуется способность находить аутентичную информацию, сортировать ее, анализировать и применять. Но зачем нам прыгать через все эти препятствия, когда экран перед нами дает нам аккуратные, красивые ответы буквально за секунды?
Технологические оптимисты скажут, что эти возражения - просто реликты старого мышления, остатки “того, как делали раньше”, а сейчас это все необязательно, потому что люди могут непосредственно приобщиться к так называемой мудрости толпы. Да, сумма знаний больших групп обычных людей иногда дает лучшие результаты, чем суждения одного человека, даже специалиста. Все потому, что в процессе суммирования отбрасывается немало случайных ошибок, предвзятости подтверждения и прочего подобного. Но голосованию толпы поддается не все. Понимать, как вирус передается от одного человека к другому, - совсем не то же самое, что угадать, сколько мармеладных шариков лежит в стеклянной банке. И, как говорил комик Джон Оливер, собирать мнения о факте не обязательно: “С тем же успехом можно устроить голосование по вопросу “Что больше: 15 или 5?”, или “Существуют ли совы?”, или “Есть ли шляпы?”, и так далее”.
Более того, весь смысл “мудрости толпы” состоит в том, что члены этой толпы якобы привносят в обсуждение собственное независимое мнение по любой данной теме. На практике, однако, Интернет обычно приводит к образованию “сообществ согласных”, групп, которые занимаются подтверждением своих уже существующих верований вместо того, чтобы ставить их под сомнение. А социальные сети лишь еще усиливают эхо-камеры, погружая миллионы американцев глубже в трясину их собственной политической и интеллектуальной предвзятости.
Экспертные знания и демократия
Эксперты часто ошибаются, причем разнообразными способами. Самые невинные и распространенные неудачи - это обычные ошибки ученых. Отдельные люди или даже целые отрасли наблюдают феномен или исследуют проблему, выдвигают теории или решения, а затем проверяют их. Иногда они правы, иногда неправы, но большинство ошибок рано или поздно исправляются. На пути интеллектуального прогресса есть немало тупиков и неправильных поворотов.
Другие формы экспертных ошибок более пугающи. Эксперты могут ошибаться, например, когда пытаются распространить свои знания в одной области на другую. Это скорее даже не ошибка, а что-то вроде небольшого жульничества: человек заявляет о своих претензиях на авторитетность, хотя не является настоящим экспертом в конкретной области; подобное случается довольно часто и может подорвать доверие сразу к целой отрасли знаний. (Я понимаю, что и сам рискую совершить подобную ошибку. Но мои наблюдения и выводы основываются не только на моем опыте как эксперта в своей области, но и на работе ученых, которые изучают роль экспертных знаний в обществе, и дискуссиях, которые я вел со многими другими экспертами в различных областях.) И, наконец, есть еще и самая редкая и опасная категория: откровенный обман и должностное преступление, когда эксперты намеренно фальсифицируют свои результаты или продают свою поддержку тем, кто больше заплатит.
При неудачах эксперты обязаны признать свои ошибки, публично заявить о них и показать, какие шаги предпринимают, чтобы исправить их. Такое происходит реже, чем следовало бы, в мире общественной политики, потому что стандарты оценки работы политиков обычно куда более субъективны и политизированы, чем принято в ученых кругах. Тем не менее, чтобы вызвать к себе доверие, профессиональные политики должны быть более прозрачны, честны и самокритичны по отношению к своим далеко не идеальным карьерам. Простые избиратели, со своей стороны, должны знать, чем ошибки отличаются от некомпетентности, коррупции или откровенного жульничества, и до определенной степени прощать профессионалу первое, требуя при этом справедливого наказания за все остальное. Как писал философ Бертран Расселл, правильное отношение обычного человека к эксперту должно быть сочетанием скептицизма и смирения:
Скептицизм, за который выступаю я, состоит лишь из следующих пунктов:
1) Когда эксперты согласны между собой, противоположное мнение нельзя считать бесспорным;
2) Когда эксперты не согласны между собой, непрофессионал не может считать никакое мнение бесспорным;
3) Когда все эксперты согласны, что нет основания для положительного мнения, обычный человек должен воздержаться от суждений.
Как отмечал Расселл, “Эти предложения кажутся весьма умеренными, но если их примут, они совершат настоящую революцию в человеческой жизни” - потому что результаты поставят под сомнение многое из того, в чем многие люди так уверены.
Государство и эксперты зависят друг от друга, особенно при демократии. Технологический и экономический прогресс, который гарантирует благополучие населения, требует разделения труда, которое, в свою очередь, приводит к созданию профессий. Профессионализм стимулирует экспертов делать все возможное, чтобы помочь клиентам, с уважением относиться к границам собственных знаний и требовать, чтобы эти границы соблюдались и другими; это часть той службы, которую они несут для главного своего клиента, общества в целом.
Диктатуры тоже требуют от экспертов такой же службы, но получают ее путем угроз и направляют ее своими приказами. Вот почему диктатуры на самом деле менее эффективны и продуктивны, чем демократии (несмотря на то, что популярные стереотипы говорят об обратном). При демократии служба эксперта обществу - это часть общественного договора. Граждане делегируют принятие решений по самым разным вопросам избранным представителям и их советникам-экспертам, а эксперты, в свою очередь, просят, чтобы к их работе относилась с доверием публика, которая достаточно информирована - это ключевое требование, - чтобы выносить продуманные суждения.
Эти взаимоотношения между экспертами и гражданами основываются на фундаменте взаимоуважения и доверия. Когда этот фундамент расшатывается, эксперты и дилетанты превращаются в воюющие фракции, и жертвой в этой войне становится сама демократия, которая вырождается либо во власть толпы, либо в элитистскую технократию. Живя в мире, заполненном электронными устройствами и невообразимыми когда-то удобствами и способами развлечения, американцы (и многие другие жители Запада) практически с детским упрямством отказываются получать достаточно знаний, чтобы успешно управлять собой или формировать политику, которая влияет на их жизни. Это коллапс функционального гражданства, который несет за собой целый каскад других пагубных последствий.
В отсутствие информированных граждан, например, более знающие административные и интеллектуальные элиты на самом деле берут на себя повседневное управление государством и обществом. Австрийский экономист Ф.А. Хайек писал в 1960 году: “Самая большая опасность для свободы сейчас исходит от людей, которые наиболее необходимы и обладают наибольшей властью в современных правительствах, - от эффективных экспертов-администраторов, которых волнует лишь то, что лично они считают полезным для общества”.
В этом есть немало правды. Неизбранные бюрократы и политические специалисты во многих сферах имеют невероятное влияние на повседневную жизнь американцев. Сейчас, правда, эта ситуация существует скорее по умолчанию, чем преднамеренно. А популизм на самом деле лишь подкрепляет этот элитизм, потому что прославление невежества не запускает спутники связи, не ведет переговоров о правах граждан США за рубежом и не создает эффективных лекарств. Встречаясь с публикой, которая вообще не представляет, как устроено большинство вещей, эксперты отказываются от нее, предпочитая общаться в основном друг с другом.
У американцев в то же время развиваются все более нереалистичные представления о том, что может дать им их политическая и экономическая система, и это чувство “мне все должны” вызывает постоянное разочарование и гнев. Когда людям говорят, что покончить с бедностью, или предотвратить террористические акты, или стимулировать экономический рост намного труднее, чем кажется, они закатывают глаза. Не в силах понять всей окружающей их сложности, они решают не понимать вообще ничего, а потом угрюмо винить элиту в том, что она захватила контроль над их жизнью.
“Республика, если сумеете ее удержать”
Эксперты лишь предполагают, а вот избранные лидеры располагают. А политики очень редко бывают экспертами в бесчисленных темах, по которым им приходится принимать решения. По определению никто не может быть экспертом одновременно по отношениям с Китаем, здравоохранению, климатологии, иммиграции и налогообложению, - и именно поэтому, например, на слушания в Конгрессе по определенной теме обычно приглашают реальных экспертов, чтобы те давали советы избранным неспециалистам, работа которых - принимать авторитетные решения.
В 1787 году Бенджамина Франклина якобы спросили, что выйдет из Конституционного собрания, которое проводят в Филадельфии. “Республика, если сумеете ее удержать”, - ответил Франклин. Американцы слишком легко забывают, что форма правления, при которой они живут, не приспособлена для принятия массовых решений по сложным вопросам. Не приспособлена она, с другой стороны, и для того, чтобы страной правила маленькая группа технократов или экспертов. Она должна была служить средством, с помощью которого просвещенный электорат мог выбирать себе представителей, которые быстро оценивают важные вопросы и принимают решения от имени публики.
Впрочем, работа подобной представительной демократии намного усложняется, когда электорат некомпетентен и не способен оценить текущие вопросы. Неспециалисты жалуются на “власть экспертов” и требуют большего участия в сложных национальных вопросах, но многие из них злятся и выдвигают требования только после того, как сами отказываются выполнять важнейшее для этого процесса требование: оставаться достаточно информированными и политически грамотными, чтобы выбирать представителей, которые будут с умом представлять их интересы. Как писал Сомин, “Когда мы выбираем официальных лиц, основываясь на невежестве, они правят не только теми, кто их выбрал, но и всем обществом. Когда мы пользуемся своей властью над другими людьми, у нас есть моральная обязанность - быть достаточно информированными, чтобы пользоваться этой властью”. Подобно родителям-антипрививочникам, невежественные избиратели наказывают за собственные ошибки все общество.
Слишком немногие граждане сейчас понимают, что демократия - это состояние политического равенства, в котором все имеют право голоса и равны перед законом. Вместо этого они считают, что демократия - это состояние реального равенства, при котором любое мнение так же хорошо, как и любое другое, вне зависимости от логики или доказательной базы. Но республика должна работать не так, и чем скорее американское общество разработает новые правила продуктивного взаимодействия между образованной элитой и окружающим ее обществом, тем лучше.
Эксперты всегда должны помнить, что они служат демократическому обществу и республиканскому правительству. С другой стороны, их “хозяева”, граждане, должны иметь не только образование, но и гражданскую добродетель, которая заставляет их принимать живое участие в управление страной. Непрофессионалы не могут справиться без экспертов, и эту реальность нужно принять без озлобления. Эксперты, со своей стороны, должны осознавать, что у них есть право быть выслушанными, а не право вето, и их советы будут приняты не всегда. На данном этапе связи, удерживающие систему вместе, очень опасно повреждены. Если мы не сможем восстановить достаточную степень доверия и взаимоуважения, публичные обсуждения останутся загрязнены незаслуженным уважением к необоснованным мнениям. А в такой обстановке возможным становится буквально все, что угодно, - вплоть до гибели демократии и республиканского правления.
@темы: Переводы, Politix Schmolitix