Вселенная без меня уже не та... (с)
Статья из свежего номера журнала The Atlantic
www.theatlantic.com/magazine/archive/2018/06/th...
1. Аристократия мертва...
Каждый год в детстве я примерно на неделю становился членом одной из увядающих американских аристократических семей. Иногда на Рождество, но чаще на четвертое июля моя семья уезжала в один из загородных клубов моих бабушки и дедушки - в Чикаго, Палм-Биче или Эшвилле, штат Северная Каролина. Буфеты там были потрясающими, а дедушка был радушным хозяином, всегда готовый рассказать историю и никогда не упускающий возможности мягко напомнить о правильном клубном этикете. Когда мне было лет одиннадцать или двенадцать, я в клубах сигарного дыма услышал историю о том, что нашими неделями изобилия мы обязаны моему прадедушке, полковнику Роберту У. Стюарту, бывшему "Мужественному всаднику", служившему под командованием Тедди Рузвельта. Прадедушка заработал состояние как президент Standard Oil of Indiana в 1920-х годах. А еще мне дали понять, что по причинам, уходящим корнями в какой-то древний и непонятный спор, Рокфеллеры - смертельные враги нашего клана. Лишь много позже я узнал, что рассказы о полковнике и его схватках с титанами были весьма далеки от истины.
В конце каждой недели мы возвращались домой. Реальностью для меня был мир среднего класса вокруг военных баз США 1960-х и 1970-х годов. Там жизнь была тоже хорошей, но пиццу мы ели из коробок, а на завтрак у нас были Lucky Charms. Пик нашей славы пришелся на день, когда родители приехали домой на новом микроавтобусе Volkswagen. Когда я повзрослел, праздничная помпезность патриотических ужинов и ритуалы игры в бридж стали казаться мне чем-то немного смешным и даже оскорбительным, словно бесконечная вечеринка в честь дня рождения людей, чьим главным достижением в жизни было то, что они до этой вечеринки дошли. Я принадлежал к новому поколению, которое верило в продвижение по жизни благодаря собственным достоинствам, а достоинства мы измеряли довольно-таки прямолинейным образом: оценки за контрольные, годовые оценки, строчки в резюме, превосходство в настольных играх и уличном баскетболе и, конечно же, самостоятельно заработанные деньги. Для меня это означало работу по дому для соседей, подработку в местном фастфуд-ресторане и сбор стипендий, на которые я смогу доучиться в колледже и аспирантуре. Я получил немало преимуществ благодаря своему происхождению, но деньги в их число не входили.
Я член новой аристократии, хотя мы до сих пор называем друг друга меритократами-победителями. Если вы - типичный читатель The Atlantic, то, возможно, и вы входите в эту аристократию. (А если нет, то я надеюсь, что история этого нового класса покажется вам еще более интересной - пусть и более тревожной.) Да, моя новая группа, которую по причинам, описанным ниже, я называю “9,9 процента”, во многом достойна восхищения. Мы отказались от старых дресскодов, больше доверяем фактам и стали немного разнообразнее в плане цвета кожи и этнического происхождения. Люди вроде меня, которые еще помнят о жизни в старой правящей касте, - скорее исключение, а не правило.
читать дальшеКакую социологическую или финансовую мерку ни возьми, нами быть хорошо. А нашими детьми - еще лучше. По здоровью, семейной жизни, дружеским связям и уровню образования, не говоря уж о деньгах, мы просто на голову выше нижестоящих конкурентов. Но у нас тоже есть слепое пятно, и находится оно прямо посреди зеркала: мы в последнюю очередь понимаем, как же быстро преобразились и во что превратились.
Меритократический класс освоил старый трюк с консолидацией богатства и передачи привилегий по наследству за счет чужих детей. Мы - не невинные наблюдатели концентрации богатства. Мы - главные пособники процесса, который медленно удушает экономику, дестабилизирует американскую политику и разъедает демократию. Наши заблуждения о достоинствах не дают нам понять природу проблемы, которую создало появление нашего класса. Мы склонны считать, что жертвы наших успехов - это просто люди, которых не пускают в эксклюзивные клубы. Но история довольно ясно показывает, что в той игре, в которую играем мы, в конце концов проигрывают все.
2. Незаметное очарование 9,9 процентов
Давайте для начала поговорим о деньгах, хотя деньги - лишь часть ответа на вопрос, что же особенного в новых аристократах. Всем знакома история о росте неравенства в Соединенных Штатах, и ее шаблонные персонажи известны всем. Злодеи - это плутократы, поднявшиеся на ископаемом топливе, толстые банкиры с Уолл-стрит, зеленые юнцы-технари и остальные представители так называемого “богатейшего 1 процента”. А хорошие парни - 99 процентов населения, также известные как “народ” или “средний класс”. Нарратив здесь очень простой: когда-то мы были равными, но теперь нас разделили. В этом рассказе есть определенное зерно истины. Только вот и персонажи, и сюжет тут перепутаны.
На самом деле самыми главными победителями в процессе концентрации богатства в последние полвека стали богатейшие 0.1 процента населения. По данным Эммануэля Саеца и Габриэля Цукмана, экономистов из Калифорнийского университета в Беркли, в 2012 году около 160 000 семей, составляющих эту группу, обладали 22 процентами всех богатств Америки - для сравнения, в 1963 году эта цифра составляла 10 процентов. Если вам нужны деньги, чтобы купить выборы, вы сможете найти их только у 0,1 процента.
Рис. 1. Рассказ о трех классах
Большая часть богатства Соединенных Штатов сосредоточена в руках 9,9 процентов
Каждый кусок пирога, который забрали себе 0,1 процента, был отобран у тех, кто находится ниже них. Но не все из 99,9 процентов отдали им свои куски - это сделали лишь нижние 90 процентов. На пике богатства, в середине 1980-х, 90 процентов наименее богатых людей в сумме обладали 35 процентами богатства страны. Через три десятилетия этот показатель упал на 12 процентов - ровно настолько, насколько увеличилось богатство 0,1 процента.
А между 0,1 процента и 90 процентами расположилась группа, которая живет вполне хорошо. Она десятилетие за десятилетием держится за свою долю растущего пирога. И коллективно эта группа значительно богаче, чем две остальные группы вместе взятые. В “рассказе о трех классах” (рис. 1) она изображена золотой линией, которая спокойно держится наверху, пока остальные две борются между собой. Здесь находится новая аристократия. Мы - 9,9 процента.
Так что же мы за люди, 9,9 процента? В основном мы совсем непохожи на ярких политических манипуляторов из 0,1 процента. Мы хорошо воспитанные, одетые в фланелевые костюмы юристы, врачи, дантисты, инвестиционные банкиры среднего звена, MBA с непонятными названиями должностей и прочие профессионалы - в общем, мы из тех людей, которых вы с радостью пригласили бы на ужин. Более того, мы настолько самоуничижительны, что отрицаем собственное существование. Мы по-прежнему настаиваем, что мы - “средний класс”.
В 2016 году, чтобы попасть в 9,9 процента, нужно было иметь состояние 1,2 миллиона долларов; чтобы добраться до медианы - 2,4 миллиона долларов; наконец, чтобы попасть в верхние 0,9 процента - 10 миллионов долларов. (А если вы еще туда не попали, расслабьтесь: наш клуб открыт для любого, кто встал на правильный путь и правильно относится к жизни.) Лозунг “Мы - 99 процентов” звучит очень праведно, только вот это лозунг, а не анализ. Семьи из нашей области спектра не знают, как обращаться с вилами.
А еще мы в основном, хотя и не полностью, белые. Согласно анализу Pew Research Center, афроамериканцы составляют 1,9 процента из самой богатой десятой части населения, латиноамериканцы - 2,4 процента, а все остальные меньшинства, включая азиатов и потомков смешанных браков - 8,8 процента. При этом они суммарно составляют 35 процентов населения.
Одна из главных проблем 9,9 процента - то, что мы постоянно вытягиваем шеи наверх. Мы смотрим на 0,1 процента со смесью восторга, зависти и покорности. А из-за этого мы упускаем другую большую историю нашего времени. Мы оставили 90 процентов валяться в пыли - и потихоньку ставим позади себя заграждения, чтобы они нас точно не догнали.
Давайте предположим, что вы родились в семье, находящейся ровно в середине графика распределения богатства в США. Как высоко вам нужно прыгнуть, чтобы попасть в 9,9 процента? С финансовой точки зрения измерить это очень легко, и тренд совершенно очевиден. В 1963 году вы должны были стать в шесть раз богаче. В 2016 вам придется прыгнуть в два раза выше - стать богаче в двенадцать раз, - чтобы зацепиться за нашу группу. Если же вы храбро мечтаете о том, как попадете в середину нашей группы, а не на нижний ее край, то вам придется стать богаче в двадцать пять раз. С этой точки зрения 2010-е годы очень похожи на 1920-е.
Если же вы начинаете с медианы для небелых людей, то вам придется попрактиковаться в прыжках с шестом. В Institute for Policy Studies рассчитали, что, если не учитывать деньги, вложенные в “товары длительного пользования” вроде мебели или автомобиля, медианное состояние чернокожей семьи в 2013 году составляло 1700 долларов, а латиноамериканской - 2000; сравните это с медианным состоянием белой семьи в 116 800 долларов. Исследование 2015 года, проведенное в Бостоне, показало, что медианное состояние белой семьи в городе составляет 247 500 долларов, а медианное состояние афроамериканской семьи - 8 долларов. Это не опечатка. Это два больших капучино. Достаточно всего лишь 300 000 стаканчиков с кофе, чтобы вы попали в 9,9 процента.
***
“Но это же все неважно”, часто слышите вы, потому что в Соединенных Штатах возможность для скачка имеют все: мобильность оправдывает неравенство. С принципиальной точки зрения это неправда. А в Соединенных Штатах это неправда еще и фактически. В противоположность популярному мифу, экономическая мобильность в “стране возможностей” невысока и продолжает уменьшаться.
Представьте, что вы стоите на социально-экономической лестнице, и к вашей ноге прикреплена резиновая лента, другим концом прикрепленная к ступеньке, где стоят ваши родители. Прочность ленты определяет, насколько сложно вам покинуть ступеньку, на которой вы родились. Если ваши родители стоят высоко на лестнице, то лента подтянет вас наверх, если вы упадете; если низко, то она начнет тянуть вас вниз, когда вы начнете подниматься. Экономисты изображают эту концепцию в виде показателя, который называют “межпоколенческая эластичность доходов” (МЭД); он рассчитывает, насколько отклонение доходов ребенка от среднего зависит от доходов родителей. МЭД, равная нулю, говорит о том, что между доходами родителей и ребенка вообще нет никакой связи. МЭД, равная единице, говорит о том, что ребенку суждено навсегда остаться на том уровне, где он родился.
По словам Майлза Корака, профессора экономики в Городском университете Нью-Йорка, полвека назад МЭД в Америке была менее 0,3. Сейчас же она составляет примерно 0,5. В Америке игра наполовину заканчивается после того, как вы выберете себе родителей. МЭД в Америке выше, чем почти во всех остальных развитых странах. По этой мерке экономической мобильности США ближе к Чили или Аргентине, чем к Японии или Германии.
Все становится еще печальнее, если посмотреть, где именно на лестнице находятся самые прочные резиновые ленты. В Канаде, например, МЭД вдвое меньше, чем в США. Тем не менее, на средних ступеньках иерархии обеих стран дети передвигаются вверх и вниз практически с одной и той же скоростью. Разница - лишь в том, что происходит по краям. В Соединенных Штатах именно дети нижней и, прежде всего, верхней децили - 9,9 процента - чаще всего остаются там же, где родились. Здесь, в стране возможностей, яблочко с высокой яблони действительно недалеко падает.
Весь этот анализ перцентилей богатства, конечно, дает только очень приблизительное понимание развивающейся американской классовой системы. Люди постоянно перемещаются по категориям богатства, при этом не всегда меняя своего общественного положения, к тому же их мнение по поводу того, к какому классу они принадлежат, может заметно отличаться от чужого мнения. Тем не менее, даже если тренды денежной статистики и не могут идеально описать более глубокого процесса, они, тем не менее, говорят нам кое-что о невероятном преображении, которое происходит в обществе.
Несколько лет назад Алан Крюгер, экономист и бывший председатель Совета экономических консультантов при Обаме, изучал международные данные о мобильности и заметил ундаментальный процесс, который лежит в основе современного положения дел. Уменьшение мобильности и рост неравенства - это не просто два обломка, одновременно выброшенные морем на берег, заметил он. Море выбрасывает их одновременно на любой берег. Во всех странах одна и та же картина: чем выше неравенство, тем выше МЭД (см. рис. 2). Кажется, словно у человеческого общества есть естественное стремление к разделению, а затем, когда классы достаточно далеко разойдутся, - к кристаллизации.
Рис. 2. Кривая Великого Гэтсби
Неравенство и отсутствие классовой мобильности идут рука об руку
Экономисты - люди весьма осторожные, так что, посмотрев на подобный график, они напомнят вам, что на нем изображена корреляция, а не причинно-следственная связь. Это очень удобная отговорка для тех из нас, кто находится наверху, потому что она поддерживает один из главных мифов американской меритократии: наш успех никак не связан с чужими неудачами. Это приятная идея. Но по всему миру, на протяжении всей истории, богатые люди подходили к процессу кристаллизации весьма прямолинейно. Они забирали деньги из производственной деятельности и строили стены. Впрочем, на протяжении истории одна социальная группа чаще всех прочих брала на себя ответственность за обслуживание и защиту этих стен. Когда-то членов этой социальной группы называли аристократами. Теперь же мы - 9,9 процента. Главная разница между двумя этими классами - в том, что мы придумали, как притворяться средним классом и благодаря этому оставаться на вершине.
Крюгеру так понравился график, изображенный на рисунке два, что он даже придумал ему имя: кривая Великого Гэтсби. Очень хороший выбор, который еще и цепляет меня лично. Время действия романа Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда о разрушении американской мечты - 1922 год; как раз примерно в то время мой прадедушка тайно выводил деньги из Standard Oil и вкладывал их в подставную компанию в Канаде. Издали книгу в 1925-м, когда особый совет обнаружил доказательства того, что акции этой компании попали в руки министру внутренних дел. Автор книги пил в парижских кафе, пока полковник Роберт У. Стюарт прятался от повесток, вызывавших его на дачу показаний перед Сенатом США о его роли в Типот-Доумском скандале. Мы лишь сейчас приближаемся к пику неравенства, которое достигло его поколение в 1928 году. Уверен, они тоже думали, что это будет продолжаться вечно.
3. Происхождение вида
Класса за деньги не купишь - так говорила мне бабушка. Но за деньги можно нанять частного детектива. Бабушка была дебютанткой-актрисой из Кентукки и подрабатывала моделью (как ни странно, это очень похоже на Дейзи Бьюкенен из “Великого Гэтсби”), так что она точно знала, что делать, когда ее старший сын объявил, что хочет жениться на девушке из Испании. Сыщик вскоре сообщил, что семья невесты зарабатывает на жизнь, продавая газеты на улицах Барселоны. Бабушка тут же прекратила всякое общение с сыном. На самом деле семья моей мамы владела большой фабрикой бумажных товаров. Когда родились дети, бабушка наконец сменила гнев на милость. Из благих намерений она помогла новой семье, которая тогда жила на военной базе на Гавайях, вписаться в “Общественный реестр” Нью-Йорка.
Социологи сказали бы своим сухим языком, что моя бабушка фанатично охраняла общественный капитал семьи - и не собиралась позволять каким-то уличным пройдохам из Испании его украсть. В каком-то смысле она была права, хотя и действовала на основании неверных данных. Деньги - это, конечно, мерило богатства, но далеко не единственное. Семья, друзья, общественные сети, личное здоровье, культура, образование, даже место жительства - все это тоже входит в понятие богатства. Эти нефинансовые формы богатства, оказывается, - не просто привилегии, положенные нам за то, что мы принадлежим к аристократии. Они определяют нас.
Мы - люди из хороших семей, с хорошим здоровьем, хорошим образованием, хорошими соседями и хорошей работой. Возможно, нам лучше даже называть себя “5Х”, чем “9,9 процента”. Мы настолько опережаем людей, у которых с этими пятью пунктами все не очень хорошо, что начинаем даже напоминать новый биологический вид. И, как и во времена бабушки, процесс видообразования начинается с любовной истории - или, если вам угодно, с полового отбора.
На вежливом языке термин, описывающий этот процесс, звучит как ассортативность. Эта фраза иногда используется в рассказах о новых чудесах эпохи Интернета, который позволил попкорну наконец-то встретиться с маслом, а фанату “Янкиз” - с другим фанатом “Янкиз”. На самом деле в основе сегодняшней “ассортативной лихорадки” лежит истина, с которой бы согласилась любая героиня романа Джейн Остин: рост неравенства уменьшает количество подходящих богатых партнеров, а также увеличивает награду за то, что вам удалось такого найти, и наказание за то, что этого сделать не удалось. Одно исследование показывает, что в последний раз такой тщательный подбор супругов по образованию, как сейчас, наблюдался в 1920-х годах.
Для большинства из нас этот процесс, к счастью, невидим. Вы знакомитесь с кем-нибудь под деревом в эксклюзивном кампусе или во время профориентации в большой профессиональной фирме, и вуаля - вы уже вдвое богаче. Но иногда, и бабушка это отлично понимала, необходимы дополнительные экстренные меры. И здесь современная технология оставляет далеко за спиной неуклюжих частных детективов. Выпускники “Лиги плюща”, которые хотят завести семью с равными себе, могут подать заявку на регистрацию в специальной службе знакомств под названием The League. Отбор, естественно, строгий: лишь 20 - 30 процентов заявок из Нью-Йорка удовлетворяются. Иногда это приложение называют “Tinder для элиты”.
Ошибкой было бы думать, что ассортативность - это симметричный процесс: городская мышь женится на городской, а сельская - на сельской. На самом деле имеющиеся у нас данные описываются примерно так: богатая мышь находит любовь, а бедная идет на хрен. Оказывается - кто бы мог подумать? - что людям, которые с трудом сводят концы с концами, труднее удержать партнера. По словам политолога из Гарварда Роберта Патнэма, 60 лет назад лишь 20% детей родителей со средним образованием или ниже жили в семье с родителем-одиночкой; сейчас же эта цифра ближе к 70%. Напротив, среди людей с высшим образованием количество одиноких родителей как не превышало 10%, так и не превышает. С 1970-х годов количество разводов среди пар с высшим образованием значительно снизилось, а среди пар со средним образованием - значительно возросло, несмотря даже на то, что сам брак стал менее распространенным явлением. В свою очередь, количество родителей-одиночек - это самый главный предсказывающий фактор отсутствия социальной мобильности во всех странах, по данным исследования, проведенного экономистом из Стэнфорда Раджем Четти.
Все эти данные, конечно, не говорят о том, что люди неправы в своем стремлении найти подходящего партнера и создать прекрасную семью. Люди должны - и, скорее всего, всегда будут - стремиться к семейному счастью. Но одно из заблуждений нашего меритократического класса состоит в предположении, что раз наши индивидуальные действия невинны, то их сумма принесет обществу пользу. Мы, может быть, и читали Шекспира, прежде чем поступить на юридический факультет, но мы почти ничего не знаем о трагических возможностях жизни. На самом деле мы безмолвно и коллективно сделали выбор в пользу неравенства, а неравенство делает вот что: превращает брак в предмет роскоши, а стабильную семейную жизнь - в привилегию, которую богатая элита передает по наследству детям. Как вы думаете, что из этого получится?
***
Это разделение семей по классу - лишь одна часть процесса, который создает две различные формы жизни в нашем обществе. Зайдите в местную школу йоги или качалку и увидите, что этот же самый процесс отражается и на наших телах. В Англии XIX века богатые на самом деле были другими. У них было не просто больше денег: они были выше - намного выше. По данным исследования с колоритным названием “Об английских пигмеях и гигантах”, 16-летние мальчики из высших классов в среднем возвышались на целых 8,6 дюйма над недоедавшими ровесниками из низших классов. Мы воспроизводим это же разделение, но по другому набору признаков.
Ожирение, диабет, болезни сердца, болезни почек и болезни печени в два-три раза чаще встречаются среди людей с семейным доходом менее 35 000 долларов в год, чем у тех, чей семейный доход составляет более 100 000 долларов. Смертность малообразованных белых средних лет в первые полтора десятилетия XXI века в США - единственной из всех развитых стран - увеличилась. Одной из основных движущих сил этой тенденции стало то, что экономисты из Принстона Энн Кейс и Ангус Дитон называют “смертью от отчаяния” - самоубийства, а также смерти, связанные с алкоголем и наркотиками.
Социологические данные совершенно недвусмысленно показывают нам это растущее разделение. Мы, люди 9,9 процента, живем в более безопасных районах, ходим в более хорошие школы, не так далеко ездим на работу, получаем более качественные медицинские услуги и, если дело до этого доходит, сидим в более хороших тюрьмах. А еще у нас больше друзей - таких друзей, которые могут познакомить нас с новыми клиентами или предложить стажировку для детей.
Такие особенные формы богатства имеют дополнительные преимущества: им тяжело подражать, а еще ими безопаснее хвастаться в школе, чем одним только богатством. Наш класс ходит в джинсах и футболках, наследстве нашего якобы скромного происхождения. Мы предпочитаем говорить о нашем статусе, рассказывая об органическом питании, потрясающих достижениях детей и экологической корректности наших районов. Мы научились отмывать деньги с помощью добродетели.
И, что важнее всего, мы научились передавать все эти преимущества детям. В современной Америке главный предсказывающий фактор того, вступит ли человек в брак, останется ли в браке, получит ли высшее образование, будет ли жить в хорошем районе, обзаведется ли общественными связями и будет ли здоров, - то, как с этим обстояли дела у его родителей.
Мы оставляем 90 процентов и их детей далеко позади, в облаке долгов и плохих выборов, которые они почему-то все накапливают и накапливают. Мы не обращаем внимания на тот простой факт, что родительство в Соединенных Штатах дороже, а материнство - опаснее, чем в любой другой развитой стране, что кампании против планирования семьи и репродуктивных прав наибольший вред наносят именно нижним 90 процентам, а политика “закона и порядка” сталкивает их еще дальше вниз. Мы предпочитаем считать их сравнительную бедность грехом: почему они просто не могут собраться?
Новые формы жизни, естественно, порождают новые, принципиально иные формы сознания. Если вы сомневаетесь в этом, то явно не читали объявления о “личных и домашних услугах” на Monster.com. Когда я пишу эти строки, в разделе с моим городом, Бруклайном, штат Массачусетс, висит объявление “занятой профессиональной пары”, которая ищет “няню на неполный день”. Няня (или нянь - в объявлении избегают любых аллюзий на пол) должна быть “яркой, любящей и энергичной”, “дружелюбной, умной и профессиональной” и “очень хорошо общаться, как письменно, так и устно”. Она (давайте предположим по теории вероятностей, что это будет “она”) должна “помогать с уходом и развитием” двум детям и “нести ответственность за все аспекты потребностей детей” - в том числе купание, одевание, кормление и доставку в школу и всякие кружки и секции. Поэтому “высшее образование в области воспитания детей раннего возраста” будет “плюсом”.
В общем, от няни требуются все атрибуты, которыми должен обладать великолепный, профессиональный родитель с высшим образованием. За тем исключением, что она, конечно, не будет профессиональным родителем с высшим образованием. Нет никаких шансов, что няня сможет поменяться местами с нашей занятой аристократической семьей. Она “должна знать правильный этикет в профессионально управляемой семье” и быть готова “адаптироваться к меняющимся обстоятельствам”. Еще от нее требуется “опыт работы няней не менее 5 лет”, что резко уменьшает вероятность того, что она получит юридическое образование, которое позволит ей преодолеть классовый барьер. При этом все навыки, образование, опыт и профессионализм нашей няни подарят ей лишь “работу на неполный день”.
Объявление написано безупречным деловым языком XXI века, но на самом деле эта семейная пара ищет гувернантку - самую противоречивую фигуру викторианской литературы, которая одновременно внешне неотличима от представителей высшего класса и в то же время определенно в него не входит. Лучшим способом для нашей няни подняться по социальной лестнице будет, скорее всего, последовать примеру Джен Эйр и сбежать с хозяином (или хозяйкой) дома.
Если не ограничиваться только персонажами нашего ненаписанного романа о няне и ее хозяевах - людях “5Х”, то вы увидите на горизонте знакомую линию. “Кривая Гэтсби” умудрилась воспроизвести себя в социальном, физиологическом и культурном капитале. Или, если точнее, кривая всего одна, но она работает с самыми разными формами богатства.
Рост неравенства не следует из каких-либо скрытых законов экономики, как ошибочно утверждал обычно мудрый Томас Пикетти, заявив, что исторический процент прибыли от капитала превышает исторический процент роста экономики. Неравенство обязательно укрепляет себя с помощью других, нефинансовых, форм богатства и власти. Мы используем эти другие формы капитала, чтобы проецировать наши преимущества на саму жизнь. Мы смотрим вниз с наших высших добродетелей точно так же, как английский высший класс смотрел вниз со своих высоких тел, словно разница между высшими и низшими классами обусловлена самой природой. Именно так делают аристократы.
4. Привилегия образования
Моя 16-летняя дочь сидит на кушетке и разговаривает с незнакомцем о своих мечтах на будущее. Мы пришли сюда, и это звучит довольно зловеще, потому, что, по ее словам, “все мои друзья так делают”. На какое-то мгновение я даже задумываюсь, не подписались ли мы, сами того не желая, на какую-то терапию. Женщина в строгом костюме строго смотрит на меня и говорит: “В такое время страдать от тревожности - это нормально”. Она действительно считает себя настоящим психотерапевтом. Но она еще не знает, что причина моей тревоги - мысль о том, чтобы потратить 12 000 долларов на “базовый пакет” консультаций по колледжам, главное предназначение которых, судя по всему, - уменьшить мои тревоги. Чтобы получить хоть какую-нибудь пользу от этой пробной консультации, я попросил рекомендаций по поводу летнего времяпрепровождения. Нам посоветовали десятидневную “культурную поездку” по Франции для школьников. В абитуриентском бизнесе это известно как “опыт по обогащению”. Вернувшись домой, я посмотрел, что это за поездка. “Обогащение” стоило 11 000 долларов за десять дней.
А потом я услышал легенду о “SAT-шептуне”. Если вы поедете по желто-коричневым долинам калифорнийского побережья, мимо дизайнерских домов, которые появляются везде, где технологические “единороги” начинают сорить золотыми акциями, то обязательно встретите его. Его одноклассники все еще помнят, что почти сорок лет назад он был одним из главных вундеркиндов страны. Тогда он и его такие же не по годам развитые братья и сестры демонстрировали свои выдающиеся словесные и музыкальные таланты по местному телевидению. Сейчас же клиенты по всему штату приглашают его на специальные сессии по подготовке к экзаменам для своих 16-летних детей. Двухчасовая сессия на выходных обойдется вам в 750 долларов плюс транспортные расходы. (По будням - скидки.) Некоторые клиенты приглашают его каждую неделю в течение года.
В этот момент я даже задумываюсь, не была ли легче жизнь раньше, когда можно было купить место в элитном университете просто за деньги. А потом напоминаю себе, что дедушка продержался в Йеле всего год. Тогда даже из университета “Лиги плюща” могли выгнать, если ты плохо учился. Сегодня же нужно выкинуть что-то невообразимое, что попадет в новости, чтобы тебя отчислили.
Я неизбежно начинаю придумывать речь, которую произнесу для дочери. Можно вполне вести отличную жизнь, не оканчивая колледжа с громким именем, скажу я. Мы любим тебя такой, какая ты есть. Мы - не из тех, кто вешает наклейки на заднее стекло машины, чтобы похвастаться, какие мы замечательные родители. И вообще, зачем тебе становиться инвестиционным банкиром или корпоративным юристом? Но я так и не произношу эту речь, потому что знаю, что она сразу поймет, что я ей просто вру.
***
Расовый и половой состав студентов элитных университетов сейчас более разнообразен, но вот их финансовый скелет за тридцать лет закостенел. В 1985 году 54 процента студентов 250 колледжей с самым строгим отбором происходили из семей, входящих в нижние три квартили распределения доходов. В 2010 году таких студентов осталось лишь 33 процента. Исследование 2017 года показало, что в 38 элитных колледжах, в том числе пяти университетах “Лиги плюща”, учится больше студентов из семей верхнего 1 процента, чем из нижних 60 процентов. В книге Excellent Sheep (2014) Уильям Дересевич, бывший профессор английского языка в Йеле, отлично описал ситуацию: “Наша новая многорасовая, гендерно-нейтральная меритократия придумала способ сделать себя наследственной”.
Кроме того, богатые пользуются плодами специальной позитивной дискриминации, разработанной для них. Дэниэл Голден указывает в The Price of Admission, что политика наследственного зачисления награждает абитуриентов, достаточно предусмотрительных, чтобы родиться у бывших студентов этих университетов. Даже спортивные стипендии, что может показаться неожиданностью, тоже в первую очередь уходят богатым детям, которые занимаются лакроссом, сквошем, фехтованием и прочими дорогими видами спорта, популярными в частных и элитных государственных школах. А среди богатейших 0,1 процента снова становится популярен олдскульный метод - просто принести в университет папины деньги. (Возьмите хотя бы Джареда Кушнера, выпускника Гарварда.)
Главной золотой жилой позитивной дискриминации для богатых, конечно, остаются частные школы. Только 2,2% американских студентов - выпускники нерелигиозных частных школ, но при этом эти же выпускники составляют 26 процентов студентов Гарварда и 28 процентов студентов Принстона. Другие программы позитивной дискриминации, которые помогают сделать внешность студентов более разнообразной, безусловно, основаны на благих намерениях. Но в определенной степени даже они - всего лишь продолжение этой же системы сохранения богатства. Отчасти их функция состоит в том, чтобы богачи по-прежнему блаженно верили, что их колледж открыт для всех, и туда можно поступить чисто за счет таланта.
Тем не менее, критерии отбора в самые крутые университеты все ужесточаются, так что даже детям 9,9 процента приходится тяжелее. Но не беспокойтесь, дети 9,9 процента! Мы создали целую линейку новых элитных колледжей специально для вас. Благодаря амбициозным университетским администраторам и постоянно расширяющейся рейтинговой машине в U.S. News & World Report 50 колледжей сейчас стали настолько же избирательными, как Принстон в 1980 году, когда я туда поступал. Университеты, похоже, всерьез думают, что чем больше абитуриентов отсеять, тем круче они будут. Но на самом деле это всего лишь значит, что они решили использовать свои огромные бюджеты, субсидируемые деньгами налогоплательщиков, чтобы поддерживать привилегированный класс вместо того, чтобы выполнять свой долг и создавать образованное общество.
Вместе с процентом отсеянных студентов с такой же потрясающей скоростью растет и плата за обучение. В сравнении с медианной зарплатой в стране плата за обучение в элитных университетах между 1963 и 2013 годами выросла втрое. Добавьте к этому консультантов, “шептунов”, уроки игры на скрипке, частные школы и плату за благотворительные акции по спасению деревень в Микронезии, и денег понадобится еще больше. Да, справедливости ради, финансовая помощь действительно помогает многим семьям и не дает затратам на обучение расти так же быстро, как его реальной стоимости. Но все равно остается вопрос: почему богатые с такой готовностью просто покупают себе место в университете?
Короткий ответ очевиден: потому что оно того стоит.
В Соединенных Штатах молодые специалисты с высшим образованием зарабатывают на 70 процентов больше, чем их ровесники. Прибыль от образования сейчас на 50 процентов выше, чем в 1950 году, и значительно выше, чем в любой другой развитой стране. В Норвегии и Дании “образовательная премия” меньше 20 процентов, в Японии - меньше 30 процентов, даже во Франции и Германии не превышает 40 процентов.
И это мы еще даже не говорили о разнице между “хорошими” школами и всеми остальными. Через десять лет после поступления в колледж, согласно данным Министерства образования, медианная заработная плата верхней децили выпускников всех университетов составляла 68 000 долларов. Но верхняя дециль выпускников 10 самых высокооплачиваемых университетов получала в среднем 220 000 долларов (а выпускники Гарварда - и вовсе 250 000), а верхняя дециль выпускников следующих 30 университетов - 157 000 долларов. (Что неудивительно, университеты из первой десятки принимали лишь 9 процентов поступающих, а из следующей тридцатки - 19 процентов.)
Да, вполне возможно получить хорошее образование во многих университетах, которые наша одержимая брендами система не считает “хорошими”. Но вот “плохие” университеты на самом деле плохи для вас. Тем, кто совершил ошибку и родился не у тех родителей, наше общество предлагает своеобразную виртуальную систему образования. Там есть здания, похожие на колледжи - но на самом деле это не колледжи. А еще там есть долги за обучение - и они, к сожалению, реальны. Люди, поступающие в эти голограммы учебных заведений, не получают “образовательной премии” - вместо этого они оказываются на положении законтрактованных рабочих.
Так каков же реальный источник этой премии за “хорошее образование”, к которой мы все стремимся?
Мы очень любим рассказывать себе, что эта премия - вознаграждение за знания и навыки, которые дает нам образование. Есть и другое объяснение, которое обычно идет в ход после того, как мы выпьем: премия - вознаграждение за хорошо работающую голову, которая у нас была еще до того, как мы вообще впервые ступили на территорию кампуса. Мы, как деликатно выражаются некоторые социологи, являемся “когнитивной элитой”.
За обоими этими объяснениями прячется один из основополагающих мифов нашей меритократии. Так или иначе мы говорим себе, что рост “образовательной премии” напрямую обусловлен тем, что образованные люди в современной экономике становятся все ценнее. Те из нас, кто более одарен, не просто опережают всех прочих, но еще и получают вознаграждение, прямо пропорциональное нашим достоинствам.
Но на самом деле люди с высшим образованием зарабатывают настолько больше остальных в основном не потому, что лучше других выполняют свою работу, а потому, что работают на работах другой категории. Более половины выпускников “Лиги плюща”, например, отправляются по одному из четырех карьерных путей, обычно доступных только хорошо образованным людям: становятся финансистами, консультантами по менеджменту, медиками или юристами. Если проще, давайте скажем, что в мире существует две категории профессий: те, в которых специалисты имеют коллективное влияние на размер своих окладов, и те, где их просто ставят перед фактом, сколько они будут получать. Лучше, конечно, принадлежать к первой группе. И, что неудивительно, именно там вы найдете выпускников университетов.
***
Почему врачи в Америке получают вдвое больше, чем во всех других богатых странах? Учитывая, что Соединенные Штаты пять раз занимали безнадежное последнее место в рейтинге систем здравоохранения в странах с высоким уровнем дохода, составляемом Commonwealth Fund, трудно предположить, что американские врачи вдвое лучше умеют спасать жизни. Дин Бейкер, старший экономист Центра экономических и политических исследований, предлагает более вероятное объяснение: “Когда экономисты вроде меня смотрят на американскую медицину, то, вне зависимости от того, левых или правых взглядов придерживаются, видят там нечто ужасно похожее на картель”. Благодаря своему влиянию на количество мест в медицинских школах, доступность резидентур, лицензирование врачей с иностранными дипломами и роль практикующих медсестер, врачебные организации, по сути, могут ограничить конкуренцию, с которой приходится иметь дело их членам, - и именно этим они и занимаются.
Юристы (по крайней мере, определенная элитная их часть), похоже, тоже научились играть в эту игру. Даже после того, как так называемый “пузырь юридических школ” лопнул, американские юристы занимают первое место в международных рейтингах зарплат и получают более чем вдвое больше денег, чем их носящие парики британские коллеги. Тодд Хендерсон, профессор юриспруденции из Чикагского университета, в статье 2016 года для журнала Forbes высказался без обиняков: “Американская юридическая ассоциация - это одобренный государством картель”.
Похожие хитрые схемы лицензирования прикрывают “самых достойных” и во многих других областях. Ученые Бринк Линдси и Стивен Телес описывают эти механизмы в The Captured Economy. В стоматологиях, например, есть “стеклянный потолок”, ограничивающий количество процедур, которые стоматологи-гигиенисты могут выполнять самостоятельно, и благодаря этому их начальники попадают в число 9,9 процента. Законы об авторском праве и патентах поддерживают прибыли и зарплаты в отраслях фармацевтики, программирования и развлечений, где требуется специальное образование. Впрочем, все эти хитрости - мелочь по сравнению с тем, что творится в технологической и финансовой индустриях, двух самых мощных и влиятельных секторах экономики.
Сейчас, к счастью, никто уже не верит в сказки технологического сектора, в которых гениальные, непокорные ковбои с помощью инноваций разрушают застоявшийся статус-кво. На самом деле пять компаний-монстров - вы все знаете их имена - вместе стоят около 3,5 триллиона долларов и представляют около 40 процентов рыночного капитала на бирже NASDAQ. Практически весь остальной технологический сектор состоит из виртуальных организаций, которые терпеливо ждут своей очереди продаться этим монстрам.
Давайте скажем начистоту: это деньги из “Монополии”, на которых нарисованы смайлики. Наше общество уже довольно давно придумало, как справиться с компаниями, которые пытаются монополизировать рынок вязких веществ вроде нефти. Но мы еще не знаем, как бороться с монополиями, которые вырастают из сетей и экономического эффекта масштаба на информационном рынке. И, пока мы не научимся с ними бороться, избыточные прибыли будут получать те, кто ближе всех подобрался к хлебному месту. Можете быть уверены: эти люди самые достойные.
Но самый главный “отец-благодетель” сегодняшнего меритократического класса - это, конечно же, индустрия финансовых услуг. Американцы сейчас отдают финансовому сектору каждый двенадцатый доллар из ВВП; в 1950-х банкиров вполне устраивал и каждый сороковой доллар. Их игра, конечно, чуть более сложна, чем “хватай деньги обеими руками”, но ее сущность стала очевидна во время финансового кризиса 2008 года. Публика обеспечивает риски, и финансовые гуру садятся за зеленое сукно игорного дома. Орел - они выигрывают, решка - мы проигрываем. Наша нынешняя финансовая система неестественна. Ее десятилетиями выстраивали влиятельные банкиры, чтобы обеспечить себя и потомство.
А кто ничего не получает от игры? Рабочие на автомобильных фабриках, например. Или воспитатели. Или продавцы в розничных магазинах. Мебельщики. Работники пищевой промышленности. Заработные платы американских производственных рабочих и сотрудников сферы услуг плетутся где-то в середине международных рейтингов. Исключительность американских зарплат заканчивается там, где начинается работа, не требующая высшего образования.
Видите ли, когда образованные люди с замечательными послужными списками объединяются в банду, чтобы продвигать свои коллективные интересы, - это служение общественному долгу: они гарантируют высокое качество обслуживания, обеспечение справедливых условий труда и заслуженное вознаграждение за достоинства. Вот почему мы делаем это с помощью “ассоциаций” и с помощью таких же, как мы, профессионалов в белых туфлях. А вот когда тем же занимается рабочий класс, создавая профсоюзы, это превращается в нарушение священных принципов свободного рынка. Это просто грабеж средь бела дня, и вообще, это антипрогрессивно. Представьте, что бы было, если бы рабочие стали нанимать консультантов и “комитеты по компенсации”, состоящие из их коллег в других компаниях, которые рекомендовали бы, сколько им платить. Получилось бы... хотя мы знаем, что получилось бы: исполнительные директора работают именно так.
Вовсе не совпадением стало то, что “образовательная премия” резко выросла одновременно с разгромом профсоюзов. В 1954 году 28 процентов всех рабочих состояли в профсоюзах, а в 2017 году - всего 11 процентов.
***
Образование - не бумажка об окончании вуза, а именно само образование - это всегда хорошо. Настоящее образование открывает разум для нового и готовит хороших граждан. К нему нужно стремиться ради блага общества. Но в нашей разбалансированной системе образование превратили в частное благо, которое оправдывается лишь повышением зарплат его получателей. Вместо того, чтобы объединять и обогащать нас, образование разделяет и обедняет. Проще говоря, наши достойные идеалы образования не могут справиться с мощью “кривой Великого Гэтсби”. Параметр, который в наибольшей степени коррелирует с ростом “образовательной премии”... да, вы угадали, это межпоколенческая эластичность доходов (МЭД). Во всех странах наблюдается одно и то же отношение: чем выше “образовательная премия”, тем ниже социальная мобильность.
Раздумывая над образованием дочери - так, никаких консультантов, и “SAT-шептуна” я тоже нанимать не буду, - я понимаю, почему от этого заблуждения “достоинства” так трудно избавиться. Если я... ну, то есть, она... сможет это сделать, это лучшее доказательство того, что мы этого достойны! А если систему можно обмануть, то способность обмануть систему - это просто новая проверка на достоинство.
Ну, давайте тогда возьмем и заменим экзамены SAT соревнованиями по шаффлборду в высоких широтах, или чем хотите. Кто сомневается, что мы освоим и эту игру? Как быстро мы сможем убедить себя в том, что полностью достойны всех богатств, получаемых благодаря нашему непревзойденному умению играть в шаффлборд? Как быстро мы доведем до совершенства систему подготовки юных виртуозов шаффлборда? Кто-нибудь из нас хотя бы заметит, куда плывет корабль?
Давайте предположим, что кто-нибудь из нас все-таки поднимет голову и увидит айсберг. Заставит ли он нас уменьшить наши усилия по выращиванию самых лучших детей? Мрачная правда состоит в том, что пока родительский долг находится в прямом противостоянии с гражданским долгом, мы просто будем паковать в путешествие пару лишних скрипок.
5. Невидимая рука государства
С точки зрения дедушки, атака на производительные классы началась задолго до “Нового курса” - в 1913 году, после принятия Шестнадцатой поправки. Если вы не забыли, то эта поправка дала федеральному правительству возможность собирать подоходный налог. А еще так получилось, что поправку ратифицировали всего через несколько месяцев после рождения дедушки, и, как ни странно, это казалось мне не простым совпадением. Подавляющее большинство доходов, которые он получил за свою жизнь, были обусловлены его происхождением.
Дедушка какое-то время работал биржевым брокером. Я вскоре понял, что он в основном торговал собственным портфелем акций и для этого купил себе место в правлении фондовой биржи. Политика тоже входила в число его хобби. Однажды он объявил о том, что собирается стать кандидатом в заместители губернатора Коннектикута от республиканцев. (Впрочем, услышал ли его хоть кто-то за пределами клубного здания, осталось неясным.) На самом деле ему больше всего нравилось летать. Он очень любил вспоминать, как в войну служил транспортным пилотом в американских ВВС. А еще - как летал вместе с бабушкой на спортивном самолете в небе Среднего Запада. Бабушка и дедушка никогда не теряли веры в безграничные возможности жизни без государства. Но в последние годы, когда запасы, оставленные в наследство Полковником, закончились, они очень аккуратно получали свои пенсии и пособия “Медикэра”.
В книге американской политической мысли есть страница, которую дедушка знал наизусть: она гласит, что мы должны выбирать между государством и свободой. Но если перечитать эту страницу еще раз, то вы поймете, что на самом деле она предлагает выбор между государством, которое сразу заметно, и государством, которое вы не видите. Аристократы всегда предпочитают “невидимое” государство. Оно дает им полную свободу использования своих привилегий. Мы, люди 9,9 процента, освоили высокое искусство заставлять государство работать на нас, при этом громко жалуясь, что оно работает и еще на этих других.
Вспомните, для начала, сильно преувеличенные жалобы на наше налоговое бремя. На ток-шоу в этот сезон праздников апологеты новых налоговых льгот, в основном направленных на высшие слои населения, в основном повторяли на разные лады заявление Митта Ромни, что 47 процентов американцев, которые в среднестатистический год не платят подоходного налога, “никак не участвуют в игре”. Глупости. Да, федеральный налог на личный доход, составивший в прошлом году 1,6 триллиона долларов, остается прогрессивным. Но вот 1,2 триллиона, собранных с налога на зарплату, ударили по всем рабочим - но не по инвесторам вроде Ромни, - причем по тем, кто зарабатывает мало, налог на зарплату еще и ударил сильнее из-за верхнего ограничения зарплаты, облагаемой налогом. Кроме того, есть еще и 2,3 триллиона, собранных государством и местными правительствами, - в основном с помощью регрессивных продаж и налогов на собственность. Беднейшие 20 процентов американцев платят более чем вдвое больше налогов по отношению к доходам, чем богатейший 1 процент, и примерно в полтора раза больше, чем богатейшие 10 процентов.
Впрочем, наши лицемерные протесты против уплаты налогов звучат как невинная песенка по сравнению с высоким искусством возвращения уплаченных налогов обратно. Система подоходного налога, так злившая дедушку, имела непредвиденный эффект: она создала целую незаметную статью государственных расходов. Они называются “налоговые льготы”, но лучше представить их в виде подачек, которые избавляют государство от неудобства изначального сбора денег. В теории налоговые расходы можно использовать для поддержки самых разных достойных общественных инициатив, и некоторые из них, например, налоговые кредиты, действительно помогают людям с низкими доходами. Но куда чаще - из-за того, что размер налоговых льгот обычно зависит от того, сколько денег у человека было изначально, и от ставки налога, - льготы уплывают наверх.
Давайте подсчитаем наши милости. Каждый год федеральное правительство несет следующие расходы на налоговые льготы: вычеты за средства, перечисленные в пенсионный фонд (137 миллиардов долларов в 2013 году), за страховые планы, финансируемые работодателями (250 миллиардов долларов), за выплату процентов по ипотеке (70 миллиардов долларов) и, что приятнее всего, за доходы от роста стоимости вашего дома, портфеля акций и частно-долевых партнерств (161 миллиард долларов). В общем и целом федеральные налоговые расходы в 2013 году превысили 900 миллиардов долларов. Это больше, чем расходы на “Медикэр”, больше, чем расходы на “Медикэйд”, больше, чем расходы на все остальные федеральные программы социальной “сетки безопасности”, вместе взятые. И - в этом-то и красота системы - 51 процент этих подачек уходит людям из верхней квинтили доходов, а 39 процентов - людям из верхней децили.
Самое замечательное в этой программе перевернутого налогообложения с точки зрения 9,9 процентов - то, что нижние 90 процентов вообще ничего о ней не знают. Рабочий класс гневается, видя, как кто-то в супермаркете покупает говяжьи стейки на продуктовые талоны, но при этом даже не представляет, что милая семья с другого конца города только что получила 100 000 долларов за то, что купила и быстро перепродала дом.
Но подождите, это еще не все! Давайте не забывать о детях. Если тайну народной души можно определить по налоговому кодексу, то можно сказать, что наш народ обожает детей из богатых семей. Налоговый кодекс 2017 года увеличил количество денег, которые семейные пары могут передавать по наследству без налогооблажения, с весьма щедрых 11 миллионов долларов до невероятных 22 миллионов. Хотя нет, поправка: наследство не только не облагается налогами, но еще ими и субсидируется. Неуплаченные налоги на дом, который подорожал за сорок лет с тех пор, как вы его купили, или на портфель акций, который лежит себе и собирает пыль, - все они чудесным образом пропадают, когда вы передаете прибыль своим детям. Эти неуплаченные налоги стоили Министерству финансов 43 миллиарда долларов в одном только 2013 году - примерно в три раза больше, чем тратится на программу страхования здоровья детей.
Дедушкин отец, Полковник, умер в 1947 году, когда максимальная налоговая ставка на недвижимость составляла неслыханные сейчас 77 процентов. Когда остаток имущества разделили между четырьмя детьми, у дедушки едва хватило средств, чтобы купить “Бентли” и платить членские взносы в нужных клубах. Государство гарантировало, что я вырасту в среднем классе. И за это я всегда буду ему благодарен.
6. Позолоченный почтовый индекс
От моего дома в Бруклайне до парикмахерской идти всего десять минут. По пути вы пройдете мимо высоченных вязов и готовых к продаже домов, сияющих в своей восстановленной викторианской славе. Не считая пары ландшафтных дизайнеров, вы вряд ли встретите хоть одного человека в этой пустыне из огромных стенных шкафов, гостиных с деревянными панелями и холодильников Sub-Zero. Если же вы все-таки столкнетесь с соседом, то разговор, наверное, будет примерно такой: “Ремонт на кухне вышел за все бюджетные рамки. Мы еле-еле сумели добиться того, чтобы укладчик плитки хотя бы приехал!” - “Знаю! Нам целый месяц пришлось есть в ресторане тайской кухни, потому что у газовщика постоянно ломалась машина!” Вы придете в парикмахерскую, набравшись сил после прогулки, но милая женщина, которая вас стрижет, явно страдает от стресса. Потом вы узнаете, что ей приходится ехать на работу целый час по пробкам, газовщику - тоже, а плиточник вообще приезжает из другого штата. Никто из них не может себе позволить жить в этих местах. Снимать квартиру здесь чертовски дорого.
Между 1980 и 2016 годами цены на дома в Бостоне выросли в 7,6 раза. Если учитывать инфляцию, то они принесли своим владельцам прибыль в 157 процентов. Жилье в Сан-Франциско в тот же период подорожало на 162 процента, в Нью-Йорке - на 115 процентов, в Лос-Анджелесе - на 114 процентов. Если вы живете в районе вроде моего, то вас окружают люди, которые считают себя гениями недвижимости. (Это одна из причин, по которой мы можем позволить себе совершать столько ошибок при ремонте.) Но вот если вы все это время жили в Сент-Луисе (3 процента) или Детройте (минус 16 процентов), то были не настолько умны. В 1980 году дом в Сент-Луисе можно было обменять на неплохую квартиру-студию в Манхэттене. Сейчас же, продав этот дом, вы сможете купить в Нью-Йорке разве что туалет площадью 80 квадратных футов.
Прибыль от расположенной в правильных местах недвижимости оказалась такой невероятной, что, по мнению некоторых экономистов, ценами на недвижимость можно объяснить практически все увеличение концентрации богатства за последние полвека. То, что цены на недвижимость выросли в больших городах, неудивительно: это золотые жилы новой экономики. Но вместе с этим появился парадокс. Цены на жилье стали такими высокими, что люди - даже из среднего класса - бегут из города вместо того, чтобы работать на этих золотых жилах. С 2000 по 2009 годы в Сан-Франциско были едва ли не самые высокие зарплаты в стране, но, тем не менее, более 350 000 человек перебрались оттуда в более низкооплачиваемые регионы. По всем Соединенным Штатам, как писал журналист и экономист Райан Авент в The Gated City, “лучшие возможности находятся в одном месте, а большинство американцев по какой-то причине предпочитают жить в другом”. По оценкам экономистов Энрико Моретти и Чан-Тай Ши, отъезд жителей из одних только Нью-Йорка, Сан-Франциско и Сан-Хосе ухудшил экономический рост США с 1964 по 2009 годы на 9,7%.
Сейчас уже хорошо известно, что основная причина этого безумия - невероятная мелочность строительной политики. Местные правила строительства накладывают избыточные ограничения на строительство новых домов, что приводит к повышению цен. Но куда меньше внимания уделяется тому, насколько большое значение процесс депопуляции экономического ядра страны имеет для переплетающихся историй растущего неравенства и ухудшающейся социальной мобильности.
Инфляция цен на недвижимость принесла с собой соизмеримый рост экономической сегрегации. У всех холмов и долин в стране теперь стоят воображаемые ворота, на которых написано, сколько денег вы должны заплатить, чтобы остаться тут на ночь. Образовательная сегрегация ускорилась еще сильнее. В моем пригороде Бостона высшее образование имеют 53 процента населения, а в пригороде чуть южнее - всего 9 процентов.
Эта экономическая и образовательная сортировка населенных пунктов часто считается следствием личных предпочтений - примерно как “красные предпочитают селиться с красными, а синие - с синими”. На самом деле же это связано с консолидацией богатства во всех его формах, начиная, естественно, с денег. Позолоченные почтовые индексы находятся рядом с гигантскими денежными машинами: банком, который “слишком большой, чтобы лопнуть”, дружелюбной технологической монополией и так далее. Местные правительства, которые в 2016 году собрали рекордные 523 миллиарда налогов на недвижимость, делают все, чтобы эти деньги не ушли далеко от дома.
Но близость к экономической мощи - это не просто способ накопить побольше денег: это сила естественного отбора. Позолоченные почтовые индексы несут с собой более высокую ожидаемую продолжительность жизни, более полезные общественные связи и меньший уровень преступности. Напротив, долгие поездки на работу приводят к ожирению, болям в шее, стрессу, бессоннице, одиночеству и разводам, о чем сообщила Энни Лоури в Slate. Одно исследование показало, что если один из супругов ездит на работу дольше 45 минут, это повышает вероятность развода на 40 процентов.
Лучше всего механика этого растущего географического разделения заметна в системе начального и среднего образования. Государственные школы появились как источники надежды на равные возможности для всех; лучшие из них сейчас, по сути, обратно приватизировали, чтобы они лучше обслуживали высшие классы. По данным широко используемого сервиса школьных рейтингов, из более чем 5000 государственных начальных школ в Калифорнии лучшие 11 находятся в Пало-Альто. Они бесплатны и открыты для всех. Все, что вам нужно сделать, - переехать в город, где медианная цена дома составляет 3 211 100 долларов. Скарсдейл, штат Нью-Йорк, на этом фоне выглядит просто подарком судьбы: государственные средние школы этого города каждый год поставляют десятки выпускников в университеты “Лиги плюща”, но при этом медианная цена дома там - всего 1 403 600 долларов.
Расовая сегрегация уменьшилась с ростом экономической сегрегации. Мы, люди 9,9 процента, гордимся этим. Какое можно найти лучшее доказательство того, что мы в первую очередь смотрим не на цвет кожи, а на достоинство человека? Но на самом деле тут особого доказательства нет. Ниже определенной черты - в зависимости от региона она может составлять от 5 до 20 процентов - кварталы неожиданно становятся полностью черными или коричневыми. Есть пугающие, но на самом деле не слишком удивительные данные: социальная мобильность ниже всего в регионах с высоким уровнем расовой сегрегации. Но из этих данных удалось вывести еще одно интересное следствие: страдают не только самые очевидные жертвы. По словам команды ученых Раджа Четти, “есть доказательства того, что высокий уровень расовой сегрегации связан с низкой социальной мобильностью у белых”. Эта пропорция, конечно, соблюдается не во всех регионах страны, и, несомненно, отражает какой-то более сложный набор социальных механизмов. Но она указывает на истину, которую хорошо понимали еще американские рабовладельцы XIX века: разделение по цвету кожи - по-прежнему эффективный способ удержать на местах нижние 90 процентов населения, вне зависимости от цвета кожи.
Вместе с локализацией богатства приходит локализация политической власти, причем не только такой, которая проявляется на голосованиях. И мы снова возвращаемся к парадоксу депопуляции. Учитывая весь социальный и культурный капитал, который течет через богатые районы, стоит ли удивляться, что нам легко удается отстоять свою территорию в спорах о районировании? У нас есть множество хитрых способов представить это как борьбу за общественное благо. Мы боремся за местную природу, или сохраняем исторический характер района, или избегаем перенаселения. На самом же деле мы просто накапливаем власть и возможности за стенами наших замков. Именно так поступает аристократия.
Мы - это наш почтовый индекс. Он определяет наш стиль жизни, объявляет наши ценности, укрепляет общественное положение, сохраняет богатство и позволяет передать его детям. А еще он медленно душит нашу экономику и убивает демократию. Это своеобразная воплощенная в камне версия “кривой Гэтсби”. Традиционная история экономического роста в Америке была такой: приезжаешь, строишь, зовешь друзей, они тоже строятся. Нынешняя же история скорее выглядит так: захлопываешь за собой дверь и постепенно задыхаешься под грузом современных кухонных приборов.
Продолжение - в комментариях
www.theatlantic.com/magazine/archive/2018/06/th...
1. Аристократия мертва...
Каждый год в детстве я примерно на неделю становился членом одной из увядающих американских аристократических семей. Иногда на Рождество, но чаще на четвертое июля моя семья уезжала в один из загородных клубов моих бабушки и дедушки - в Чикаго, Палм-Биче или Эшвилле, штат Северная Каролина. Буфеты там были потрясающими, а дедушка был радушным хозяином, всегда готовый рассказать историю и никогда не упускающий возможности мягко напомнить о правильном клубном этикете. Когда мне было лет одиннадцать или двенадцать, я в клубах сигарного дыма услышал историю о том, что нашими неделями изобилия мы обязаны моему прадедушке, полковнику Роберту У. Стюарту, бывшему "Мужественному всаднику", служившему под командованием Тедди Рузвельта. Прадедушка заработал состояние как президент Standard Oil of Indiana в 1920-х годах. А еще мне дали понять, что по причинам, уходящим корнями в какой-то древний и непонятный спор, Рокфеллеры - смертельные враги нашего клана. Лишь много позже я узнал, что рассказы о полковнике и его схватках с титанами были весьма далеки от истины.
В конце каждой недели мы возвращались домой. Реальностью для меня был мир среднего класса вокруг военных баз США 1960-х и 1970-х годов. Там жизнь была тоже хорошей, но пиццу мы ели из коробок, а на завтрак у нас были Lucky Charms. Пик нашей славы пришелся на день, когда родители приехали домой на новом микроавтобусе Volkswagen. Когда я повзрослел, праздничная помпезность патриотических ужинов и ритуалы игры в бридж стали казаться мне чем-то немного смешным и даже оскорбительным, словно бесконечная вечеринка в честь дня рождения людей, чьим главным достижением в жизни было то, что они до этой вечеринки дошли. Я принадлежал к новому поколению, которое верило в продвижение по жизни благодаря собственным достоинствам, а достоинства мы измеряли довольно-таки прямолинейным образом: оценки за контрольные, годовые оценки, строчки в резюме, превосходство в настольных играх и уличном баскетболе и, конечно же, самостоятельно заработанные деньги. Для меня это означало работу по дому для соседей, подработку в местном фастфуд-ресторане и сбор стипендий, на которые я смогу доучиться в колледже и аспирантуре. Я получил немало преимуществ благодаря своему происхождению, но деньги в их число не входили.
Я член новой аристократии, хотя мы до сих пор называем друг друга меритократами-победителями. Если вы - типичный читатель The Atlantic, то, возможно, и вы входите в эту аристократию. (А если нет, то я надеюсь, что история этого нового класса покажется вам еще более интересной - пусть и более тревожной.) Да, моя новая группа, которую по причинам, описанным ниже, я называю “9,9 процента”, во многом достойна восхищения. Мы отказались от старых дресскодов, больше доверяем фактам и стали немного разнообразнее в плане цвета кожи и этнического происхождения. Люди вроде меня, которые еще помнят о жизни в старой правящей касте, - скорее исключение, а не правило.
читать дальшеКакую социологическую или финансовую мерку ни возьми, нами быть хорошо. А нашими детьми - еще лучше. По здоровью, семейной жизни, дружеским связям и уровню образования, не говоря уж о деньгах, мы просто на голову выше нижестоящих конкурентов. Но у нас тоже есть слепое пятно, и находится оно прямо посреди зеркала: мы в последнюю очередь понимаем, как же быстро преобразились и во что превратились.
Меритократический класс освоил старый трюк с консолидацией богатства и передачи привилегий по наследству за счет чужих детей. Мы - не невинные наблюдатели концентрации богатства. Мы - главные пособники процесса, который медленно удушает экономику, дестабилизирует американскую политику и разъедает демократию. Наши заблуждения о достоинствах не дают нам понять природу проблемы, которую создало появление нашего класса. Мы склонны считать, что жертвы наших успехов - это просто люди, которых не пускают в эксклюзивные клубы. Но история довольно ясно показывает, что в той игре, в которую играем мы, в конце концов проигрывают все.
2. Незаметное очарование 9,9 процентов
Давайте для начала поговорим о деньгах, хотя деньги - лишь часть ответа на вопрос, что же особенного в новых аристократах. Всем знакома история о росте неравенства в Соединенных Штатах, и ее шаблонные персонажи известны всем. Злодеи - это плутократы, поднявшиеся на ископаемом топливе, толстые банкиры с Уолл-стрит, зеленые юнцы-технари и остальные представители так называемого “богатейшего 1 процента”. А хорошие парни - 99 процентов населения, также известные как “народ” или “средний класс”. Нарратив здесь очень простой: когда-то мы были равными, но теперь нас разделили. В этом рассказе есть определенное зерно истины. Только вот и персонажи, и сюжет тут перепутаны.
На самом деле самыми главными победителями в процессе концентрации богатства в последние полвека стали богатейшие 0.1 процента населения. По данным Эммануэля Саеца и Габриэля Цукмана, экономистов из Калифорнийского университета в Беркли, в 2012 году около 160 000 семей, составляющих эту группу, обладали 22 процентами всех богатств Америки - для сравнения, в 1963 году эта цифра составляла 10 процентов. Если вам нужны деньги, чтобы купить выборы, вы сможете найти их только у 0,1 процента.
Рис. 1. Рассказ о трех классах
Большая часть богатства Соединенных Штатов сосредоточена в руках 9,9 процентов
Каждый кусок пирога, который забрали себе 0,1 процента, был отобран у тех, кто находится ниже них. Но не все из 99,9 процентов отдали им свои куски - это сделали лишь нижние 90 процентов. На пике богатства, в середине 1980-х, 90 процентов наименее богатых людей в сумме обладали 35 процентами богатства страны. Через три десятилетия этот показатель упал на 12 процентов - ровно настолько, насколько увеличилось богатство 0,1 процента.
А между 0,1 процента и 90 процентами расположилась группа, которая живет вполне хорошо. Она десятилетие за десятилетием держится за свою долю растущего пирога. И коллективно эта группа значительно богаче, чем две остальные группы вместе взятые. В “рассказе о трех классах” (рис. 1) она изображена золотой линией, которая спокойно держится наверху, пока остальные две борются между собой. Здесь находится новая аристократия. Мы - 9,9 процента.
Так что же мы за люди, 9,9 процента? В основном мы совсем непохожи на ярких политических манипуляторов из 0,1 процента. Мы хорошо воспитанные, одетые в фланелевые костюмы юристы, врачи, дантисты, инвестиционные банкиры среднего звена, MBA с непонятными названиями должностей и прочие профессионалы - в общем, мы из тех людей, которых вы с радостью пригласили бы на ужин. Более того, мы настолько самоуничижительны, что отрицаем собственное существование. Мы по-прежнему настаиваем, что мы - “средний класс”.
В 2016 году, чтобы попасть в 9,9 процента, нужно было иметь состояние 1,2 миллиона долларов; чтобы добраться до медианы - 2,4 миллиона долларов; наконец, чтобы попасть в верхние 0,9 процента - 10 миллионов долларов. (А если вы еще туда не попали, расслабьтесь: наш клуб открыт для любого, кто встал на правильный путь и правильно относится к жизни.) Лозунг “Мы - 99 процентов” звучит очень праведно, только вот это лозунг, а не анализ. Семьи из нашей области спектра не знают, как обращаться с вилами.
А еще мы в основном, хотя и не полностью, белые. Согласно анализу Pew Research Center, афроамериканцы составляют 1,9 процента из самой богатой десятой части населения, латиноамериканцы - 2,4 процента, а все остальные меньшинства, включая азиатов и потомков смешанных браков - 8,8 процента. При этом они суммарно составляют 35 процентов населения.
Одна из главных проблем 9,9 процента - то, что мы постоянно вытягиваем шеи наверх. Мы смотрим на 0,1 процента со смесью восторга, зависти и покорности. А из-за этого мы упускаем другую большую историю нашего времени. Мы оставили 90 процентов валяться в пыли - и потихоньку ставим позади себя заграждения, чтобы они нас точно не догнали.
Давайте предположим, что вы родились в семье, находящейся ровно в середине графика распределения богатства в США. Как высоко вам нужно прыгнуть, чтобы попасть в 9,9 процента? С финансовой точки зрения измерить это очень легко, и тренд совершенно очевиден. В 1963 году вы должны были стать в шесть раз богаче. В 2016 вам придется прыгнуть в два раза выше - стать богаче в двенадцать раз, - чтобы зацепиться за нашу группу. Если же вы храбро мечтаете о том, как попадете в середину нашей группы, а не на нижний ее край, то вам придется стать богаче в двадцать пять раз. С этой точки зрения 2010-е годы очень похожи на 1920-е.
Если же вы начинаете с медианы для небелых людей, то вам придется попрактиковаться в прыжках с шестом. В Institute for Policy Studies рассчитали, что, если не учитывать деньги, вложенные в “товары длительного пользования” вроде мебели или автомобиля, медианное состояние чернокожей семьи в 2013 году составляло 1700 долларов, а латиноамериканской - 2000; сравните это с медианным состоянием белой семьи в 116 800 долларов. Исследование 2015 года, проведенное в Бостоне, показало, что медианное состояние белой семьи в городе составляет 247 500 долларов, а медианное состояние афроамериканской семьи - 8 долларов. Это не опечатка. Это два больших капучино. Достаточно всего лишь 300 000 стаканчиков с кофе, чтобы вы попали в 9,9 процента.
***
“Но это же все неважно”, часто слышите вы, потому что в Соединенных Штатах возможность для скачка имеют все: мобильность оправдывает неравенство. С принципиальной точки зрения это неправда. А в Соединенных Штатах это неправда еще и фактически. В противоположность популярному мифу, экономическая мобильность в “стране возможностей” невысока и продолжает уменьшаться.
Представьте, что вы стоите на социально-экономической лестнице, и к вашей ноге прикреплена резиновая лента, другим концом прикрепленная к ступеньке, где стоят ваши родители. Прочность ленты определяет, насколько сложно вам покинуть ступеньку, на которой вы родились. Если ваши родители стоят высоко на лестнице, то лента подтянет вас наверх, если вы упадете; если низко, то она начнет тянуть вас вниз, когда вы начнете подниматься. Экономисты изображают эту концепцию в виде показателя, который называют “межпоколенческая эластичность доходов” (МЭД); он рассчитывает, насколько отклонение доходов ребенка от среднего зависит от доходов родителей. МЭД, равная нулю, говорит о том, что между доходами родителей и ребенка вообще нет никакой связи. МЭД, равная единице, говорит о том, что ребенку суждено навсегда остаться на том уровне, где он родился.
По словам Майлза Корака, профессора экономики в Городском университете Нью-Йорка, полвека назад МЭД в Америке была менее 0,3. Сейчас же она составляет примерно 0,5. В Америке игра наполовину заканчивается после того, как вы выберете себе родителей. МЭД в Америке выше, чем почти во всех остальных развитых странах. По этой мерке экономической мобильности США ближе к Чили или Аргентине, чем к Японии или Германии.
Все становится еще печальнее, если посмотреть, где именно на лестнице находятся самые прочные резиновые ленты. В Канаде, например, МЭД вдвое меньше, чем в США. Тем не менее, на средних ступеньках иерархии обеих стран дети передвигаются вверх и вниз практически с одной и той же скоростью. Разница - лишь в том, что происходит по краям. В Соединенных Штатах именно дети нижней и, прежде всего, верхней децили - 9,9 процента - чаще всего остаются там же, где родились. Здесь, в стране возможностей, яблочко с высокой яблони действительно недалеко падает.
Весь этот анализ перцентилей богатства, конечно, дает только очень приблизительное понимание развивающейся американской классовой системы. Люди постоянно перемещаются по категориям богатства, при этом не всегда меняя своего общественного положения, к тому же их мнение по поводу того, к какому классу они принадлежат, может заметно отличаться от чужого мнения. Тем не менее, даже если тренды денежной статистики и не могут идеально описать более глубокого процесса, они, тем не менее, говорят нам кое-что о невероятном преображении, которое происходит в обществе.
Несколько лет назад Алан Крюгер, экономист и бывший председатель Совета экономических консультантов при Обаме, изучал международные данные о мобильности и заметил ундаментальный процесс, который лежит в основе современного положения дел. Уменьшение мобильности и рост неравенства - это не просто два обломка, одновременно выброшенные морем на берег, заметил он. Море выбрасывает их одновременно на любой берег. Во всех странах одна и та же картина: чем выше неравенство, тем выше МЭД (см. рис. 2). Кажется, словно у человеческого общества есть естественное стремление к разделению, а затем, когда классы достаточно далеко разойдутся, - к кристаллизации.
Рис. 2. Кривая Великого Гэтсби
Неравенство и отсутствие классовой мобильности идут рука об руку
Экономисты - люди весьма осторожные, так что, посмотрев на подобный график, они напомнят вам, что на нем изображена корреляция, а не причинно-следственная связь. Это очень удобная отговорка для тех из нас, кто находится наверху, потому что она поддерживает один из главных мифов американской меритократии: наш успех никак не связан с чужими неудачами. Это приятная идея. Но по всему миру, на протяжении всей истории, богатые люди подходили к процессу кристаллизации весьма прямолинейно. Они забирали деньги из производственной деятельности и строили стены. Впрочем, на протяжении истории одна социальная группа чаще всех прочих брала на себя ответственность за обслуживание и защиту этих стен. Когда-то членов этой социальной группы называли аристократами. Теперь же мы - 9,9 процента. Главная разница между двумя этими классами - в том, что мы придумали, как притворяться средним классом и благодаря этому оставаться на вершине.
Крюгеру так понравился график, изображенный на рисунке два, что он даже придумал ему имя: кривая Великого Гэтсби. Очень хороший выбор, который еще и цепляет меня лично. Время действия романа Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда о разрушении американской мечты - 1922 год; как раз примерно в то время мой прадедушка тайно выводил деньги из Standard Oil и вкладывал их в подставную компанию в Канаде. Издали книгу в 1925-м, когда особый совет обнаружил доказательства того, что акции этой компании попали в руки министру внутренних дел. Автор книги пил в парижских кафе, пока полковник Роберт У. Стюарт прятался от повесток, вызывавших его на дачу показаний перед Сенатом США о его роли в Типот-Доумском скандале. Мы лишь сейчас приближаемся к пику неравенства, которое достигло его поколение в 1928 году. Уверен, они тоже думали, что это будет продолжаться вечно.
3. Происхождение вида
Класса за деньги не купишь - так говорила мне бабушка. Но за деньги можно нанять частного детектива. Бабушка была дебютанткой-актрисой из Кентукки и подрабатывала моделью (как ни странно, это очень похоже на Дейзи Бьюкенен из “Великого Гэтсби”), так что она точно знала, что делать, когда ее старший сын объявил, что хочет жениться на девушке из Испании. Сыщик вскоре сообщил, что семья невесты зарабатывает на жизнь, продавая газеты на улицах Барселоны. Бабушка тут же прекратила всякое общение с сыном. На самом деле семья моей мамы владела большой фабрикой бумажных товаров. Когда родились дети, бабушка наконец сменила гнев на милость. Из благих намерений она помогла новой семье, которая тогда жила на военной базе на Гавайях, вписаться в “Общественный реестр” Нью-Йорка.
Социологи сказали бы своим сухим языком, что моя бабушка фанатично охраняла общественный капитал семьи - и не собиралась позволять каким-то уличным пройдохам из Испании его украсть. В каком-то смысле она была права, хотя и действовала на основании неверных данных. Деньги - это, конечно, мерило богатства, но далеко не единственное. Семья, друзья, общественные сети, личное здоровье, культура, образование, даже место жительства - все это тоже входит в понятие богатства. Эти нефинансовые формы богатства, оказывается, - не просто привилегии, положенные нам за то, что мы принадлежим к аристократии. Они определяют нас.
Мы - люди из хороших семей, с хорошим здоровьем, хорошим образованием, хорошими соседями и хорошей работой. Возможно, нам лучше даже называть себя “5Х”, чем “9,9 процента”. Мы настолько опережаем людей, у которых с этими пятью пунктами все не очень хорошо, что начинаем даже напоминать новый биологический вид. И, как и во времена бабушки, процесс видообразования начинается с любовной истории - или, если вам угодно, с полового отбора.
На вежливом языке термин, описывающий этот процесс, звучит как ассортативность. Эта фраза иногда используется в рассказах о новых чудесах эпохи Интернета, который позволил попкорну наконец-то встретиться с маслом, а фанату “Янкиз” - с другим фанатом “Янкиз”. На самом деле в основе сегодняшней “ассортативной лихорадки” лежит истина, с которой бы согласилась любая героиня романа Джейн Остин: рост неравенства уменьшает количество подходящих богатых партнеров, а также увеличивает награду за то, что вам удалось такого найти, и наказание за то, что этого сделать не удалось. Одно исследование показывает, что в последний раз такой тщательный подбор супругов по образованию, как сейчас, наблюдался в 1920-х годах.
Для большинства из нас этот процесс, к счастью, невидим. Вы знакомитесь с кем-нибудь под деревом в эксклюзивном кампусе или во время профориентации в большой профессиональной фирме, и вуаля - вы уже вдвое богаче. Но иногда, и бабушка это отлично понимала, необходимы дополнительные экстренные меры. И здесь современная технология оставляет далеко за спиной неуклюжих частных детективов. Выпускники “Лиги плюща”, которые хотят завести семью с равными себе, могут подать заявку на регистрацию в специальной службе знакомств под названием The League. Отбор, естественно, строгий: лишь 20 - 30 процентов заявок из Нью-Йорка удовлетворяются. Иногда это приложение называют “Tinder для элиты”.
Ошибкой было бы думать, что ассортативность - это симметричный процесс: городская мышь женится на городской, а сельская - на сельской. На самом деле имеющиеся у нас данные описываются примерно так: богатая мышь находит любовь, а бедная идет на хрен. Оказывается - кто бы мог подумать? - что людям, которые с трудом сводят концы с концами, труднее удержать партнера. По словам политолога из Гарварда Роберта Патнэма, 60 лет назад лишь 20% детей родителей со средним образованием или ниже жили в семье с родителем-одиночкой; сейчас же эта цифра ближе к 70%. Напротив, среди людей с высшим образованием количество одиноких родителей как не превышало 10%, так и не превышает. С 1970-х годов количество разводов среди пар с высшим образованием значительно снизилось, а среди пар со средним образованием - значительно возросло, несмотря даже на то, что сам брак стал менее распространенным явлением. В свою очередь, количество родителей-одиночек - это самый главный предсказывающий фактор отсутствия социальной мобильности во всех странах, по данным исследования, проведенного экономистом из Стэнфорда Раджем Четти.
Все эти данные, конечно, не говорят о том, что люди неправы в своем стремлении найти подходящего партнера и создать прекрасную семью. Люди должны - и, скорее всего, всегда будут - стремиться к семейному счастью. Но одно из заблуждений нашего меритократического класса состоит в предположении, что раз наши индивидуальные действия невинны, то их сумма принесет обществу пользу. Мы, может быть, и читали Шекспира, прежде чем поступить на юридический факультет, но мы почти ничего не знаем о трагических возможностях жизни. На самом деле мы безмолвно и коллективно сделали выбор в пользу неравенства, а неравенство делает вот что: превращает брак в предмет роскоши, а стабильную семейную жизнь - в привилегию, которую богатая элита передает по наследству детям. Как вы думаете, что из этого получится?
***
Это разделение семей по классу - лишь одна часть процесса, который создает две различные формы жизни в нашем обществе. Зайдите в местную школу йоги или качалку и увидите, что этот же самый процесс отражается и на наших телах. В Англии XIX века богатые на самом деле были другими. У них было не просто больше денег: они были выше - намного выше. По данным исследования с колоритным названием “Об английских пигмеях и гигантах”, 16-летние мальчики из высших классов в среднем возвышались на целых 8,6 дюйма над недоедавшими ровесниками из низших классов. Мы воспроизводим это же разделение, но по другому набору признаков.
Ожирение, диабет, болезни сердца, болезни почек и болезни печени в два-три раза чаще встречаются среди людей с семейным доходом менее 35 000 долларов в год, чем у тех, чей семейный доход составляет более 100 000 долларов. Смертность малообразованных белых средних лет в первые полтора десятилетия XXI века в США - единственной из всех развитых стран - увеличилась. Одной из основных движущих сил этой тенденции стало то, что экономисты из Принстона Энн Кейс и Ангус Дитон называют “смертью от отчаяния” - самоубийства, а также смерти, связанные с алкоголем и наркотиками.
Социологические данные совершенно недвусмысленно показывают нам это растущее разделение. Мы, люди 9,9 процента, живем в более безопасных районах, ходим в более хорошие школы, не так далеко ездим на работу, получаем более качественные медицинские услуги и, если дело до этого доходит, сидим в более хороших тюрьмах. А еще у нас больше друзей - таких друзей, которые могут познакомить нас с новыми клиентами или предложить стажировку для детей.
Такие особенные формы богатства имеют дополнительные преимущества: им тяжело подражать, а еще ими безопаснее хвастаться в школе, чем одним только богатством. Наш класс ходит в джинсах и футболках, наследстве нашего якобы скромного происхождения. Мы предпочитаем говорить о нашем статусе, рассказывая об органическом питании, потрясающих достижениях детей и экологической корректности наших районов. Мы научились отмывать деньги с помощью добродетели.
И, что важнее всего, мы научились передавать все эти преимущества детям. В современной Америке главный предсказывающий фактор того, вступит ли человек в брак, останется ли в браке, получит ли высшее образование, будет ли жить в хорошем районе, обзаведется ли общественными связями и будет ли здоров, - то, как с этим обстояли дела у его родителей.
Мы оставляем 90 процентов и их детей далеко позади, в облаке долгов и плохих выборов, которые они почему-то все накапливают и накапливают. Мы не обращаем внимания на тот простой факт, что родительство в Соединенных Штатах дороже, а материнство - опаснее, чем в любой другой развитой стране, что кампании против планирования семьи и репродуктивных прав наибольший вред наносят именно нижним 90 процентам, а политика “закона и порядка” сталкивает их еще дальше вниз. Мы предпочитаем считать их сравнительную бедность грехом: почему они просто не могут собраться?
Новые формы жизни, естественно, порождают новые, принципиально иные формы сознания. Если вы сомневаетесь в этом, то явно не читали объявления о “личных и домашних услугах” на Monster.com. Когда я пишу эти строки, в разделе с моим городом, Бруклайном, штат Массачусетс, висит объявление “занятой профессиональной пары”, которая ищет “няню на неполный день”. Няня (или нянь - в объявлении избегают любых аллюзий на пол) должна быть “яркой, любящей и энергичной”, “дружелюбной, умной и профессиональной” и “очень хорошо общаться, как письменно, так и устно”. Она (давайте предположим по теории вероятностей, что это будет “она”) должна “помогать с уходом и развитием” двум детям и “нести ответственность за все аспекты потребностей детей” - в том числе купание, одевание, кормление и доставку в школу и всякие кружки и секции. Поэтому “высшее образование в области воспитания детей раннего возраста” будет “плюсом”.
В общем, от няни требуются все атрибуты, которыми должен обладать великолепный, профессиональный родитель с высшим образованием. За тем исключением, что она, конечно, не будет профессиональным родителем с высшим образованием. Нет никаких шансов, что няня сможет поменяться местами с нашей занятой аристократической семьей. Она “должна знать правильный этикет в профессионально управляемой семье” и быть готова “адаптироваться к меняющимся обстоятельствам”. Еще от нее требуется “опыт работы няней не менее 5 лет”, что резко уменьшает вероятность того, что она получит юридическое образование, которое позволит ей преодолеть классовый барьер. При этом все навыки, образование, опыт и профессионализм нашей няни подарят ей лишь “работу на неполный день”.
Объявление написано безупречным деловым языком XXI века, но на самом деле эта семейная пара ищет гувернантку - самую противоречивую фигуру викторианской литературы, которая одновременно внешне неотличима от представителей высшего класса и в то же время определенно в него не входит. Лучшим способом для нашей няни подняться по социальной лестнице будет, скорее всего, последовать примеру Джен Эйр и сбежать с хозяином (или хозяйкой) дома.
Если не ограничиваться только персонажами нашего ненаписанного романа о няне и ее хозяевах - людях “5Х”, то вы увидите на горизонте знакомую линию. “Кривая Гэтсби” умудрилась воспроизвести себя в социальном, физиологическом и культурном капитале. Или, если точнее, кривая всего одна, но она работает с самыми разными формами богатства.
Рост неравенства не следует из каких-либо скрытых законов экономики, как ошибочно утверждал обычно мудрый Томас Пикетти, заявив, что исторический процент прибыли от капитала превышает исторический процент роста экономики. Неравенство обязательно укрепляет себя с помощью других, нефинансовых, форм богатства и власти. Мы используем эти другие формы капитала, чтобы проецировать наши преимущества на саму жизнь. Мы смотрим вниз с наших высших добродетелей точно так же, как английский высший класс смотрел вниз со своих высоких тел, словно разница между высшими и низшими классами обусловлена самой природой. Именно так делают аристократы.
4. Привилегия образования
Моя 16-летняя дочь сидит на кушетке и разговаривает с незнакомцем о своих мечтах на будущее. Мы пришли сюда, и это звучит довольно зловеще, потому, что, по ее словам, “все мои друзья так делают”. На какое-то мгновение я даже задумываюсь, не подписались ли мы, сами того не желая, на какую-то терапию. Женщина в строгом костюме строго смотрит на меня и говорит: “В такое время страдать от тревожности - это нормально”. Она действительно считает себя настоящим психотерапевтом. Но она еще не знает, что причина моей тревоги - мысль о том, чтобы потратить 12 000 долларов на “базовый пакет” консультаций по колледжам, главное предназначение которых, судя по всему, - уменьшить мои тревоги. Чтобы получить хоть какую-нибудь пользу от этой пробной консультации, я попросил рекомендаций по поводу летнего времяпрепровождения. Нам посоветовали десятидневную “культурную поездку” по Франции для школьников. В абитуриентском бизнесе это известно как “опыт по обогащению”. Вернувшись домой, я посмотрел, что это за поездка. “Обогащение” стоило 11 000 долларов за десять дней.
А потом я услышал легенду о “SAT-шептуне”. Если вы поедете по желто-коричневым долинам калифорнийского побережья, мимо дизайнерских домов, которые появляются везде, где технологические “единороги” начинают сорить золотыми акциями, то обязательно встретите его. Его одноклассники все еще помнят, что почти сорок лет назад он был одним из главных вундеркиндов страны. Тогда он и его такие же не по годам развитые братья и сестры демонстрировали свои выдающиеся словесные и музыкальные таланты по местному телевидению. Сейчас же клиенты по всему штату приглашают его на специальные сессии по подготовке к экзаменам для своих 16-летних детей. Двухчасовая сессия на выходных обойдется вам в 750 долларов плюс транспортные расходы. (По будням - скидки.) Некоторые клиенты приглашают его каждую неделю в течение года.
В этот момент я даже задумываюсь, не была ли легче жизнь раньше, когда можно было купить место в элитном университете просто за деньги. А потом напоминаю себе, что дедушка продержался в Йеле всего год. Тогда даже из университета “Лиги плюща” могли выгнать, если ты плохо учился. Сегодня же нужно выкинуть что-то невообразимое, что попадет в новости, чтобы тебя отчислили.
Я неизбежно начинаю придумывать речь, которую произнесу для дочери. Можно вполне вести отличную жизнь, не оканчивая колледжа с громким именем, скажу я. Мы любим тебя такой, какая ты есть. Мы - не из тех, кто вешает наклейки на заднее стекло машины, чтобы похвастаться, какие мы замечательные родители. И вообще, зачем тебе становиться инвестиционным банкиром или корпоративным юристом? Но я так и не произношу эту речь, потому что знаю, что она сразу поймет, что я ей просто вру.
***
Расовый и половой состав студентов элитных университетов сейчас более разнообразен, но вот их финансовый скелет за тридцать лет закостенел. В 1985 году 54 процента студентов 250 колледжей с самым строгим отбором происходили из семей, входящих в нижние три квартили распределения доходов. В 2010 году таких студентов осталось лишь 33 процента. Исследование 2017 года показало, что в 38 элитных колледжах, в том числе пяти университетах “Лиги плюща”, учится больше студентов из семей верхнего 1 процента, чем из нижних 60 процентов. В книге Excellent Sheep (2014) Уильям Дересевич, бывший профессор английского языка в Йеле, отлично описал ситуацию: “Наша новая многорасовая, гендерно-нейтральная меритократия придумала способ сделать себя наследственной”.
Кроме того, богатые пользуются плодами специальной позитивной дискриминации, разработанной для них. Дэниэл Голден указывает в The Price of Admission, что политика наследственного зачисления награждает абитуриентов, достаточно предусмотрительных, чтобы родиться у бывших студентов этих университетов. Даже спортивные стипендии, что может показаться неожиданностью, тоже в первую очередь уходят богатым детям, которые занимаются лакроссом, сквошем, фехтованием и прочими дорогими видами спорта, популярными в частных и элитных государственных школах. А среди богатейших 0,1 процента снова становится популярен олдскульный метод - просто принести в университет папины деньги. (Возьмите хотя бы Джареда Кушнера, выпускника Гарварда.)
Главной золотой жилой позитивной дискриминации для богатых, конечно, остаются частные школы. Только 2,2% американских студентов - выпускники нерелигиозных частных школ, но при этом эти же выпускники составляют 26 процентов студентов Гарварда и 28 процентов студентов Принстона. Другие программы позитивной дискриминации, которые помогают сделать внешность студентов более разнообразной, безусловно, основаны на благих намерениях. Но в определенной степени даже они - всего лишь продолжение этой же системы сохранения богатства. Отчасти их функция состоит в том, чтобы богачи по-прежнему блаженно верили, что их колледж открыт для всех, и туда можно поступить чисто за счет таланта.
Тем не менее, критерии отбора в самые крутые университеты все ужесточаются, так что даже детям 9,9 процента приходится тяжелее. Но не беспокойтесь, дети 9,9 процента! Мы создали целую линейку новых элитных колледжей специально для вас. Благодаря амбициозным университетским администраторам и постоянно расширяющейся рейтинговой машине в U.S. News & World Report 50 колледжей сейчас стали настолько же избирательными, как Принстон в 1980 году, когда я туда поступал. Университеты, похоже, всерьез думают, что чем больше абитуриентов отсеять, тем круче они будут. Но на самом деле это всего лишь значит, что они решили использовать свои огромные бюджеты, субсидируемые деньгами налогоплательщиков, чтобы поддерживать привилегированный класс вместо того, чтобы выполнять свой долг и создавать образованное общество.
Вместе с процентом отсеянных студентов с такой же потрясающей скоростью растет и плата за обучение. В сравнении с медианной зарплатой в стране плата за обучение в элитных университетах между 1963 и 2013 годами выросла втрое. Добавьте к этому консультантов, “шептунов”, уроки игры на скрипке, частные школы и плату за благотворительные акции по спасению деревень в Микронезии, и денег понадобится еще больше. Да, справедливости ради, финансовая помощь действительно помогает многим семьям и не дает затратам на обучение расти так же быстро, как его реальной стоимости. Но все равно остается вопрос: почему богатые с такой готовностью просто покупают себе место в университете?
Короткий ответ очевиден: потому что оно того стоит.
В Соединенных Штатах молодые специалисты с высшим образованием зарабатывают на 70 процентов больше, чем их ровесники. Прибыль от образования сейчас на 50 процентов выше, чем в 1950 году, и значительно выше, чем в любой другой развитой стране. В Норвегии и Дании “образовательная премия” меньше 20 процентов, в Японии - меньше 30 процентов, даже во Франции и Германии не превышает 40 процентов.
И это мы еще даже не говорили о разнице между “хорошими” школами и всеми остальными. Через десять лет после поступления в колледж, согласно данным Министерства образования, медианная заработная плата верхней децили выпускников всех университетов составляла 68 000 долларов. Но верхняя дециль выпускников 10 самых высокооплачиваемых университетов получала в среднем 220 000 долларов (а выпускники Гарварда - и вовсе 250 000), а верхняя дециль выпускников следующих 30 университетов - 157 000 долларов. (Что неудивительно, университеты из первой десятки принимали лишь 9 процентов поступающих, а из следующей тридцатки - 19 процентов.)
Да, вполне возможно получить хорошее образование во многих университетах, которые наша одержимая брендами система не считает “хорошими”. Но вот “плохие” университеты на самом деле плохи для вас. Тем, кто совершил ошибку и родился не у тех родителей, наше общество предлагает своеобразную виртуальную систему образования. Там есть здания, похожие на колледжи - но на самом деле это не колледжи. А еще там есть долги за обучение - и они, к сожалению, реальны. Люди, поступающие в эти голограммы учебных заведений, не получают “образовательной премии” - вместо этого они оказываются на положении законтрактованных рабочих.
Так каков же реальный источник этой премии за “хорошее образование”, к которой мы все стремимся?
Мы очень любим рассказывать себе, что эта премия - вознаграждение за знания и навыки, которые дает нам образование. Есть и другое объяснение, которое обычно идет в ход после того, как мы выпьем: премия - вознаграждение за хорошо работающую голову, которая у нас была еще до того, как мы вообще впервые ступили на территорию кампуса. Мы, как деликатно выражаются некоторые социологи, являемся “когнитивной элитой”.
За обоими этими объяснениями прячется один из основополагающих мифов нашей меритократии. Так или иначе мы говорим себе, что рост “образовательной премии” напрямую обусловлен тем, что образованные люди в современной экономике становятся все ценнее. Те из нас, кто более одарен, не просто опережают всех прочих, но еще и получают вознаграждение, прямо пропорциональное нашим достоинствам.
Но на самом деле люди с высшим образованием зарабатывают настолько больше остальных в основном не потому, что лучше других выполняют свою работу, а потому, что работают на работах другой категории. Более половины выпускников “Лиги плюща”, например, отправляются по одному из четырех карьерных путей, обычно доступных только хорошо образованным людям: становятся финансистами, консультантами по менеджменту, медиками или юристами. Если проще, давайте скажем, что в мире существует две категории профессий: те, в которых специалисты имеют коллективное влияние на размер своих окладов, и те, где их просто ставят перед фактом, сколько они будут получать. Лучше, конечно, принадлежать к первой группе. И, что неудивительно, именно там вы найдете выпускников университетов.
***
Почему врачи в Америке получают вдвое больше, чем во всех других богатых странах? Учитывая, что Соединенные Штаты пять раз занимали безнадежное последнее место в рейтинге систем здравоохранения в странах с высоким уровнем дохода, составляемом Commonwealth Fund, трудно предположить, что американские врачи вдвое лучше умеют спасать жизни. Дин Бейкер, старший экономист Центра экономических и политических исследований, предлагает более вероятное объяснение: “Когда экономисты вроде меня смотрят на американскую медицину, то, вне зависимости от того, левых или правых взглядов придерживаются, видят там нечто ужасно похожее на картель”. Благодаря своему влиянию на количество мест в медицинских школах, доступность резидентур, лицензирование врачей с иностранными дипломами и роль практикующих медсестер, врачебные организации, по сути, могут ограничить конкуренцию, с которой приходится иметь дело их членам, - и именно этим они и занимаются.
Юристы (по крайней мере, определенная элитная их часть), похоже, тоже научились играть в эту игру. Даже после того, как так называемый “пузырь юридических школ” лопнул, американские юристы занимают первое место в международных рейтингах зарплат и получают более чем вдвое больше денег, чем их носящие парики британские коллеги. Тодд Хендерсон, профессор юриспруденции из Чикагского университета, в статье 2016 года для журнала Forbes высказался без обиняков: “Американская юридическая ассоциация - это одобренный государством картель”.
Похожие хитрые схемы лицензирования прикрывают “самых достойных” и во многих других областях. Ученые Бринк Линдси и Стивен Телес описывают эти механизмы в The Captured Economy. В стоматологиях, например, есть “стеклянный потолок”, ограничивающий количество процедур, которые стоматологи-гигиенисты могут выполнять самостоятельно, и благодаря этому их начальники попадают в число 9,9 процента. Законы об авторском праве и патентах поддерживают прибыли и зарплаты в отраслях фармацевтики, программирования и развлечений, где требуется специальное образование. Впрочем, все эти хитрости - мелочь по сравнению с тем, что творится в технологической и финансовой индустриях, двух самых мощных и влиятельных секторах экономики.
Сейчас, к счастью, никто уже не верит в сказки технологического сектора, в которых гениальные, непокорные ковбои с помощью инноваций разрушают застоявшийся статус-кво. На самом деле пять компаний-монстров - вы все знаете их имена - вместе стоят около 3,5 триллиона долларов и представляют около 40 процентов рыночного капитала на бирже NASDAQ. Практически весь остальной технологический сектор состоит из виртуальных организаций, которые терпеливо ждут своей очереди продаться этим монстрам.
Давайте скажем начистоту: это деньги из “Монополии”, на которых нарисованы смайлики. Наше общество уже довольно давно придумало, как справиться с компаниями, которые пытаются монополизировать рынок вязких веществ вроде нефти. Но мы еще не знаем, как бороться с монополиями, которые вырастают из сетей и экономического эффекта масштаба на информационном рынке. И, пока мы не научимся с ними бороться, избыточные прибыли будут получать те, кто ближе всех подобрался к хлебному месту. Можете быть уверены: эти люди самые достойные.
Но самый главный “отец-благодетель” сегодняшнего меритократического класса - это, конечно же, индустрия финансовых услуг. Американцы сейчас отдают финансовому сектору каждый двенадцатый доллар из ВВП; в 1950-х банкиров вполне устраивал и каждый сороковой доллар. Их игра, конечно, чуть более сложна, чем “хватай деньги обеими руками”, но ее сущность стала очевидна во время финансового кризиса 2008 года. Публика обеспечивает риски, и финансовые гуру садятся за зеленое сукно игорного дома. Орел - они выигрывают, решка - мы проигрываем. Наша нынешняя финансовая система неестественна. Ее десятилетиями выстраивали влиятельные банкиры, чтобы обеспечить себя и потомство.
А кто ничего не получает от игры? Рабочие на автомобильных фабриках, например. Или воспитатели. Или продавцы в розничных магазинах. Мебельщики. Работники пищевой промышленности. Заработные платы американских производственных рабочих и сотрудников сферы услуг плетутся где-то в середине международных рейтингов. Исключительность американских зарплат заканчивается там, где начинается работа, не требующая высшего образования.
Видите ли, когда образованные люди с замечательными послужными списками объединяются в банду, чтобы продвигать свои коллективные интересы, - это служение общественному долгу: они гарантируют высокое качество обслуживания, обеспечение справедливых условий труда и заслуженное вознаграждение за достоинства. Вот почему мы делаем это с помощью “ассоциаций” и с помощью таких же, как мы, профессионалов в белых туфлях. А вот когда тем же занимается рабочий класс, создавая профсоюзы, это превращается в нарушение священных принципов свободного рынка. Это просто грабеж средь бела дня, и вообще, это антипрогрессивно. Представьте, что бы было, если бы рабочие стали нанимать консультантов и “комитеты по компенсации”, состоящие из их коллег в других компаниях, которые рекомендовали бы, сколько им платить. Получилось бы... хотя мы знаем, что получилось бы: исполнительные директора работают именно так.
Вовсе не совпадением стало то, что “образовательная премия” резко выросла одновременно с разгромом профсоюзов. В 1954 году 28 процентов всех рабочих состояли в профсоюзах, а в 2017 году - всего 11 процентов.
***
Образование - не бумажка об окончании вуза, а именно само образование - это всегда хорошо. Настоящее образование открывает разум для нового и готовит хороших граждан. К нему нужно стремиться ради блага общества. Но в нашей разбалансированной системе образование превратили в частное благо, которое оправдывается лишь повышением зарплат его получателей. Вместо того, чтобы объединять и обогащать нас, образование разделяет и обедняет. Проще говоря, наши достойные идеалы образования не могут справиться с мощью “кривой Великого Гэтсби”. Параметр, который в наибольшей степени коррелирует с ростом “образовательной премии”... да, вы угадали, это межпоколенческая эластичность доходов (МЭД). Во всех странах наблюдается одно и то же отношение: чем выше “образовательная премия”, тем ниже социальная мобильность.
Раздумывая над образованием дочери - так, никаких консультантов, и “SAT-шептуна” я тоже нанимать не буду, - я понимаю, почему от этого заблуждения “достоинства” так трудно избавиться. Если я... ну, то есть, она... сможет это сделать, это лучшее доказательство того, что мы этого достойны! А если систему можно обмануть, то способность обмануть систему - это просто новая проверка на достоинство.
Ну, давайте тогда возьмем и заменим экзамены SAT соревнованиями по шаффлборду в высоких широтах, или чем хотите. Кто сомневается, что мы освоим и эту игру? Как быстро мы сможем убедить себя в том, что полностью достойны всех богатств, получаемых благодаря нашему непревзойденному умению играть в шаффлборд? Как быстро мы доведем до совершенства систему подготовки юных виртуозов шаффлборда? Кто-нибудь из нас хотя бы заметит, куда плывет корабль?
Давайте предположим, что кто-нибудь из нас все-таки поднимет голову и увидит айсберг. Заставит ли он нас уменьшить наши усилия по выращиванию самых лучших детей? Мрачная правда состоит в том, что пока родительский долг находится в прямом противостоянии с гражданским долгом, мы просто будем паковать в путешествие пару лишних скрипок.
5. Невидимая рука государства
С точки зрения дедушки, атака на производительные классы началась задолго до “Нового курса” - в 1913 году, после принятия Шестнадцатой поправки. Если вы не забыли, то эта поправка дала федеральному правительству возможность собирать подоходный налог. А еще так получилось, что поправку ратифицировали всего через несколько месяцев после рождения дедушки, и, как ни странно, это казалось мне не простым совпадением. Подавляющее большинство доходов, которые он получил за свою жизнь, были обусловлены его происхождением.
Дедушка какое-то время работал биржевым брокером. Я вскоре понял, что он в основном торговал собственным портфелем акций и для этого купил себе место в правлении фондовой биржи. Политика тоже входила в число его хобби. Однажды он объявил о том, что собирается стать кандидатом в заместители губернатора Коннектикута от республиканцев. (Впрочем, услышал ли его хоть кто-то за пределами клубного здания, осталось неясным.) На самом деле ему больше всего нравилось летать. Он очень любил вспоминать, как в войну служил транспортным пилотом в американских ВВС. А еще - как летал вместе с бабушкой на спортивном самолете в небе Среднего Запада. Бабушка и дедушка никогда не теряли веры в безграничные возможности жизни без государства. Но в последние годы, когда запасы, оставленные в наследство Полковником, закончились, они очень аккуратно получали свои пенсии и пособия “Медикэра”.
В книге американской политической мысли есть страница, которую дедушка знал наизусть: она гласит, что мы должны выбирать между государством и свободой. Но если перечитать эту страницу еще раз, то вы поймете, что на самом деле она предлагает выбор между государством, которое сразу заметно, и государством, которое вы не видите. Аристократы всегда предпочитают “невидимое” государство. Оно дает им полную свободу использования своих привилегий. Мы, люди 9,9 процента, освоили высокое искусство заставлять государство работать на нас, при этом громко жалуясь, что оно работает и еще на этих других.
Вспомните, для начала, сильно преувеличенные жалобы на наше налоговое бремя. На ток-шоу в этот сезон праздников апологеты новых налоговых льгот, в основном направленных на высшие слои населения, в основном повторяли на разные лады заявление Митта Ромни, что 47 процентов американцев, которые в среднестатистический год не платят подоходного налога, “никак не участвуют в игре”. Глупости. Да, федеральный налог на личный доход, составивший в прошлом году 1,6 триллиона долларов, остается прогрессивным. Но вот 1,2 триллиона, собранных с налога на зарплату, ударили по всем рабочим - но не по инвесторам вроде Ромни, - причем по тем, кто зарабатывает мало, налог на зарплату еще и ударил сильнее из-за верхнего ограничения зарплаты, облагаемой налогом. Кроме того, есть еще и 2,3 триллиона, собранных государством и местными правительствами, - в основном с помощью регрессивных продаж и налогов на собственность. Беднейшие 20 процентов американцев платят более чем вдвое больше налогов по отношению к доходам, чем богатейший 1 процент, и примерно в полтора раза больше, чем богатейшие 10 процентов.
Впрочем, наши лицемерные протесты против уплаты налогов звучат как невинная песенка по сравнению с высоким искусством возвращения уплаченных налогов обратно. Система подоходного налога, так злившая дедушку, имела непредвиденный эффект: она создала целую незаметную статью государственных расходов. Они называются “налоговые льготы”, но лучше представить их в виде подачек, которые избавляют государство от неудобства изначального сбора денег. В теории налоговые расходы можно использовать для поддержки самых разных достойных общественных инициатив, и некоторые из них, например, налоговые кредиты, действительно помогают людям с низкими доходами. Но куда чаще - из-за того, что размер налоговых льгот обычно зависит от того, сколько денег у человека было изначально, и от ставки налога, - льготы уплывают наверх.
Давайте подсчитаем наши милости. Каждый год федеральное правительство несет следующие расходы на налоговые льготы: вычеты за средства, перечисленные в пенсионный фонд (137 миллиардов долларов в 2013 году), за страховые планы, финансируемые работодателями (250 миллиардов долларов), за выплату процентов по ипотеке (70 миллиардов долларов) и, что приятнее всего, за доходы от роста стоимости вашего дома, портфеля акций и частно-долевых партнерств (161 миллиард долларов). В общем и целом федеральные налоговые расходы в 2013 году превысили 900 миллиардов долларов. Это больше, чем расходы на “Медикэр”, больше, чем расходы на “Медикэйд”, больше, чем расходы на все остальные федеральные программы социальной “сетки безопасности”, вместе взятые. И - в этом-то и красота системы - 51 процент этих подачек уходит людям из верхней квинтили доходов, а 39 процентов - людям из верхней децили.
Самое замечательное в этой программе перевернутого налогообложения с точки зрения 9,9 процентов - то, что нижние 90 процентов вообще ничего о ней не знают. Рабочий класс гневается, видя, как кто-то в супермаркете покупает говяжьи стейки на продуктовые талоны, но при этом даже не представляет, что милая семья с другого конца города только что получила 100 000 долларов за то, что купила и быстро перепродала дом.
Но подождите, это еще не все! Давайте не забывать о детях. Если тайну народной души можно определить по налоговому кодексу, то можно сказать, что наш народ обожает детей из богатых семей. Налоговый кодекс 2017 года увеличил количество денег, которые семейные пары могут передавать по наследству без налогооблажения, с весьма щедрых 11 миллионов долларов до невероятных 22 миллионов. Хотя нет, поправка: наследство не только не облагается налогами, но еще ими и субсидируется. Неуплаченные налоги на дом, который подорожал за сорок лет с тех пор, как вы его купили, или на портфель акций, который лежит себе и собирает пыль, - все они чудесным образом пропадают, когда вы передаете прибыль своим детям. Эти неуплаченные налоги стоили Министерству финансов 43 миллиарда долларов в одном только 2013 году - примерно в три раза больше, чем тратится на программу страхования здоровья детей.
Дедушкин отец, Полковник, умер в 1947 году, когда максимальная налоговая ставка на недвижимость составляла неслыханные сейчас 77 процентов. Когда остаток имущества разделили между четырьмя детьми, у дедушки едва хватило средств, чтобы купить “Бентли” и платить членские взносы в нужных клубах. Государство гарантировало, что я вырасту в среднем классе. И за это я всегда буду ему благодарен.
6. Позолоченный почтовый индекс
От моего дома в Бруклайне до парикмахерской идти всего десять минут. По пути вы пройдете мимо высоченных вязов и готовых к продаже домов, сияющих в своей восстановленной викторианской славе. Не считая пары ландшафтных дизайнеров, вы вряд ли встретите хоть одного человека в этой пустыне из огромных стенных шкафов, гостиных с деревянными панелями и холодильников Sub-Zero. Если же вы все-таки столкнетесь с соседом, то разговор, наверное, будет примерно такой: “Ремонт на кухне вышел за все бюджетные рамки. Мы еле-еле сумели добиться того, чтобы укладчик плитки хотя бы приехал!” - “Знаю! Нам целый месяц пришлось есть в ресторане тайской кухни, потому что у газовщика постоянно ломалась машина!” Вы придете в парикмахерскую, набравшись сил после прогулки, но милая женщина, которая вас стрижет, явно страдает от стресса. Потом вы узнаете, что ей приходится ехать на работу целый час по пробкам, газовщику - тоже, а плиточник вообще приезжает из другого штата. Никто из них не может себе позволить жить в этих местах. Снимать квартиру здесь чертовски дорого.
Между 1980 и 2016 годами цены на дома в Бостоне выросли в 7,6 раза. Если учитывать инфляцию, то они принесли своим владельцам прибыль в 157 процентов. Жилье в Сан-Франциско в тот же период подорожало на 162 процента, в Нью-Йорке - на 115 процентов, в Лос-Анджелесе - на 114 процентов. Если вы живете в районе вроде моего, то вас окружают люди, которые считают себя гениями недвижимости. (Это одна из причин, по которой мы можем позволить себе совершать столько ошибок при ремонте.) Но вот если вы все это время жили в Сент-Луисе (3 процента) или Детройте (минус 16 процентов), то были не настолько умны. В 1980 году дом в Сент-Луисе можно было обменять на неплохую квартиру-студию в Манхэттене. Сейчас же, продав этот дом, вы сможете купить в Нью-Йорке разве что туалет площадью 80 квадратных футов.
Прибыль от расположенной в правильных местах недвижимости оказалась такой невероятной, что, по мнению некоторых экономистов, ценами на недвижимость можно объяснить практически все увеличение концентрации богатства за последние полвека. То, что цены на недвижимость выросли в больших городах, неудивительно: это золотые жилы новой экономики. Но вместе с этим появился парадокс. Цены на жилье стали такими высокими, что люди - даже из среднего класса - бегут из города вместо того, чтобы работать на этих золотых жилах. С 2000 по 2009 годы в Сан-Франциско были едва ли не самые высокие зарплаты в стране, но, тем не менее, более 350 000 человек перебрались оттуда в более низкооплачиваемые регионы. По всем Соединенным Штатам, как писал журналист и экономист Райан Авент в The Gated City, “лучшие возможности находятся в одном месте, а большинство американцев по какой-то причине предпочитают жить в другом”. По оценкам экономистов Энрико Моретти и Чан-Тай Ши, отъезд жителей из одних только Нью-Йорка, Сан-Франциско и Сан-Хосе ухудшил экономический рост США с 1964 по 2009 годы на 9,7%.
Сейчас уже хорошо известно, что основная причина этого безумия - невероятная мелочность строительной политики. Местные правила строительства накладывают избыточные ограничения на строительство новых домов, что приводит к повышению цен. Но куда меньше внимания уделяется тому, насколько большое значение процесс депопуляции экономического ядра страны имеет для переплетающихся историй растущего неравенства и ухудшающейся социальной мобильности.
Инфляция цен на недвижимость принесла с собой соизмеримый рост экономической сегрегации. У всех холмов и долин в стране теперь стоят воображаемые ворота, на которых написано, сколько денег вы должны заплатить, чтобы остаться тут на ночь. Образовательная сегрегация ускорилась еще сильнее. В моем пригороде Бостона высшее образование имеют 53 процента населения, а в пригороде чуть южнее - всего 9 процентов.
Эта экономическая и образовательная сортировка населенных пунктов часто считается следствием личных предпочтений - примерно как “красные предпочитают селиться с красными, а синие - с синими”. На самом деле же это связано с консолидацией богатства во всех его формах, начиная, естественно, с денег. Позолоченные почтовые индексы находятся рядом с гигантскими денежными машинами: банком, который “слишком большой, чтобы лопнуть”, дружелюбной технологической монополией и так далее. Местные правительства, которые в 2016 году собрали рекордные 523 миллиарда налогов на недвижимость, делают все, чтобы эти деньги не ушли далеко от дома.
Но близость к экономической мощи - это не просто способ накопить побольше денег: это сила естественного отбора. Позолоченные почтовые индексы несут с собой более высокую ожидаемую продолжительность жизни, более полезные общественные связи и меньший уровень преступности. Напротив, долгие поездки на работу приводят к ожирению, болям в шее, стрессу, бессоннице, одиночеству и разводам, о чем сообщила Энни Лоури в Slate. Одно исследование показало, что если один из супругов ездит на работу дольше 45 минут, это повышает вероятность развода на 40 процентов.
Лучше всего механика этого растущего географического разделения заметна в системе начального и среднего образования. Государственные школы появились как источники надежды на равные возможности для всех; лучшие из них сейчас, по сути, обратно приватизировали, чтобы они лучше обслуживали высшие классы. По данным широко используемого сервиса школьных рейтингов, из более чем 5000 государственных начальных школ в Калифорнии лучшие 11 находятся в Пало-Альто. Они бесплатны и открыты для всех. Все, что вам нужно сделать, - переехать в город, где медианная цена дома составляет 3 211 100 долларов. Скарсдейл, штат Нью-Йорк, на этом фоне выглядит просто подарком судьбы: государственные средние школы этого города каждый год поставляют десятки выпускников в университеты “Лиги плюща”, но при этом медианная цена дома там - всего 1 403 600 долларов.
Расовая сегрегация уменьшилась с ростом экономической сегрегации. Мы, люди 9,9 процента, гордимся этим. Какое можно найти лучшее доказательство того, что мы в первую очередь смотрим не на цвет кожи, а на достоинство человека? Но на самом деле тут особого доказательства нет. Ниже определенной черты - в зависимости от региона она может составлять от 5 до 20 процентов - кварталы неожиданно становятся полностью черными или коричневыми. Есть пугающие, но на самом деле не слишком удивительные данные: социальная мобильность ниже всего в регионах с высоким уровнем расовой сегрегации. Но из этих данных удалось вывести еще одно интересное следствие: страдают не только самые очевидные жертвы. По словам команды ученых Раджа Четти, “есть доказательства того, что высокий уровень расовой сегрегации связан с низкой социальной мобильностью у белых”. Эта пропорция, конечно, соблюдается не во всех регионах страны, и, несомненно, отражает какой-то более сложный набор социальных механизмов. Но она указывает на истину, которую хорошо понимали еще американские рабовладельцы XIX века: разделение по цвету кожи - по-прежнему эффективный способ удержать на местах нижние 90 процентов населения, вне зависимости от цвета кожи.
Вместе с локализацией богатства приходит локализация политической власти, причем не только такой, которая проявляется на голосованиях. И мы снова возвращаемся к парадоксу депопуляции. Учитывая весь социальный и культурный капитал, который течет через богатые районы, стоит ли удивляться, что нам легко удается отстоять свою территорию в спорах о районировании? У нас есть множество хитрых способов представить это как борьбу за общественное благо. Мы боремся за местную природу, или сохраняем исторический характер района, или избегаем перенаселения. На самом же деле мы просто накапливаем власть и возможности за стенами наших замков. Именно так поступает аристократия.
Мы - это наш почтовый индекс. Он определяет наш стиль жизни, объявляет наши ценности, укрепляет общественное положение, сохраняет богатство и позволяет передать его детям. А еще он медленно душит нашу экономику и убивает демократию. Это своеобразная воплощенная в камне версия “кривой Гэтсби”. Традиционная история экономического роста в Америке была такой: приезжаешь, строишь, зовешь друзей, они тоже строятся. Нынешняя же история скорее выглядит так: захлопываешь за собой дверь и постепенно задыхаешься под грузом современных кухонных приборов.
Продолжение - в комментариях
@темы: Переводы, Politix Schmolitix
-
-
23.05.2018 в 14:49Тетушка Сара в нашей семье была истинно верующей. Согласно ее версии реальности, наша фамилия происходит прямиком от древних королей Шотландии. Пра-пра-сколько-то-там-еще-прадедушка Уильям Стюарт, солдат Континентальной армии, сидел по правую руку от Джорджа Вашингтона. А сама Сара, уж не знаю, каким образом, вела свою родословную от “сестры Покахонтас”. Ее истории всегда звучали довольно бессмысленно, но это не мешало Саре в них верить. Моя семья должна быть особенной, и она будет особенной.
Люди 9,9 процента - другие. Мы не обманываем себя, придумывая древние обоснования своим привилегиям. Все потому, что, в отличие от тетушки Сары и ее воображаемых принцесс, мы убедили себя, что у нас вообще нет привилегий.
Подумайте хотя бы о том, какой прием некоторые члены нашего племени предлагают тем, кто по глупости осмелился привлечь внимание к нашим преимуществам. В прошлом году, когда ученый из Брукингского института Ричард Ривз, автор книги Dream Hoarders, сказал читателям New York Times “Хватит притворяться, что вы не богаты”, многие читатели обвинили его в том, что он ведет “классовую войну”, написал “бессмысленную статью” или просто “мучается совестью”.
В язвительной книге о моем “племени”, Uneasy Street, социолог Рейчел Шерман описывает этот синдром. Многие из нас, когда им напоминают о привилегии, начинают возражать примерно подобным образом: “Я родился на улице. Я сам все заработал. Мне едва хватает зарплаты 250 000 долларов. Посмотрите на других родителей в нашей частной школе”.
Отчасти у нас здесь проблема со слушанием. Американцы с трудом отличают социальную критику от личного оскорбления. Таким образом, когда автор указывает на обширную социальную проблему со сложным происхождением, читатель отвечает ему: “Что, вы хотите наказать меня за мою успешность?”
Отчасти мы также видим заурядную эгоцентричность, которая работает благодаря всем известным когнитивным проблемам. Люди очень хорошо отслеживают свои собственные проблемы, но с куда меньшей вероятностью знают, что люди из другого района работают на двух работах с минимальным окладом, чтобы как-то прокормиться, а не смотрят целыми днями старые серии “Симпсонов”. Люди всегда очень просто объясняют свои победы: “Я это сделал”. Они легко забывают о тех, кто создают им условия для успеха. Кроме того, Homo sapiens подвида “9,9 процента” спокойно приравнивают стресс от статусной конкуренции к стрессу от борьбы за существование. Нет, если ты не смог отдать ребенка в Стэнфорд, это вовсе не катастрофа, навсегда разрушающая жизнь.
Еще одна причина, по которой мы с трудом замечаем наши растущие привилегии, - то, что они появились недавно. В течение жизни всего одного поколения меритократия, которая так до конца и не сформировалась, превратилась в зачаточную аристократию. Классовые барьеры растут быстрее, чем мы думаем. Наше понимание отстает от этих перемен, и мы оказываемся в ловушке предположений, с которыми родились.
Тем не менее, даже учитывая все эти чисто человеческие когнитивные ошибки, крики боли и возмущения, раздающиеся при малейшем намеке на незаслуженные привилегии, слишком часты и настойчивы, чтобы их просто игнорировать. Это возмущение, возможно, не подкреплено фактами, но, тем не менее, раскрывает нам одну глубокую истину о людях 9,9 процента. Они пытаются сказать нам, что быть аристократом - это вовсе не так прекрасно, как кажется.
Странная правда о “кривой Гэтсби” состоит в том, что она гарантирует нам привилегии, но вместе с тем, как ни странно, не делает жизнь особенно легче. Я знал, что, например, расти в доме Полковника было не особенно-то легко. Дедушка очень любил рассказывать историю о том, как после какой-то его подростковой выходки отец, 250-фунтовый, 6-с-чем-то-футовый бывший “Мужественный всадник”, так его ударил, что он отлетел в другой конец комнаты и упал на спину. Полковника можно было разгневать буквально чем угодно.
Джей Гэтсби, может быть, понял бы его. Жизнь в Уэст-Эгге совсем не такая спокойная, как может показаться. “Принстонский человек” - принц-бездельник, который, окончив школу, живет остаток жизни в праздности, - это выдумка наших низкорожденных предков. Им казалось, что именно такого человека они видят, подняв голову. Жители Уэст-Эгга отлично понимали, что плохое решение или неудача (или две-три) могут привести к неудержимому падению. Мы знаем, как дорого там жить, но при этом не можем позволить себе даже мысли о том, чтобы уехать с острова. Мы интуитивно понимаем один из фундаментальных парадоксов жизни на “кривой Гэтсби”: чем выше в обществе неравенства, тем меньше можно купить на свои деньги.
Мы в глубине души понимаем, что класс работает только на себя, что незаменимых здесь нет, что кого-то из нас выбросят и заменят новой кровью. И это тревожное чувство ненадежности привилегии лишь растет с расширением пропасти между привилегированным классом и всеми остальными. Именно это чувство заставляет нас вкладывать все больше денег и энергии в стены, которые спасут нас, не пуская к нам больше никого.
Вот еще один факт о жизни в Уэст-Эгге: кто-то обязательно находится выше вас. В случае с Гэтсби это были старые аристократические семьи Ист-Эгга. В случае с Полковником - Джон Д. Рокфеллер-младший. Вы постоянно пытаетесь их умаслить, а они всегда готовы вас свалить.
Источник проблемы, если заглядывать глубже, состоит в том, что мы обменяли права на привилегии. Мы готовы лишить всех, в том числе себя, всеобщего права на хорошее образование, хорошее здравоохранение, достаточное представительство в рабочей силе, по-настоящему равные возможности, потому что считаем, что можем выиграть в этой игре. Но кто на самом деле выиграет эту скользкую игру растущих привилегий?
В таких обстоятельствах заблуждения вполне понятны. Но понятны - еще не значит похвальны, и тетушка Сара поняла это слишком поздно. Когда последние копейки состояния Полковника перетекли на счета поколения моего отца, она все еще искренне верила в семейную мифологию. Уверенная, что унаследовала деловую хватку отца, она вложила все свои оставшиеся копейки в пузырь доткомов. В последние годы перед пенсией она носила красно-черную униформу и разносила бургеры в “Вендис” неподалеку от Джексонвилля, штат Флорида.
-
-
23.05.2018 в 14:51В политическом богословии меритократии нет места возмущению. Нас учат бежать по жизни вперед, следя только за часами, а не друг за другом, словно мы все одиноки. Если кто-то купил яхту и катается на ней вдоль Лонг-Айленда - молодец. Те, у кого денег на яхту нет, только улыбнутся и стиснут зубы, чтобы заработать еще больше.
В реальном мире мы, люди, всегда смотрим из стороны в сторону. Мы отлично осознаем, что думают и делают другие люди, и буквально одержимы их мнением о нас. Наше общественное положение видно только через его отражение в чужих глазах.
Возможно, самый лучший показатель власти аристократии - это возмущение, которое она вызывает. По этой мерке люди 9,9 процента вполне соответствуют норме. Самый верный признак растущего возмущения - рост политического разделения и нестабильности. Этот тест мы сдали просто идеально. Достаточно почитать заголовки газет в последние пару лет.
Президентские выборы 2016 года стали решающим моментом в истории возмущения в Соединенных Штатах. В лице Дональда Трампа возмущение пришло в Белый дом. Оно вошло туда на плечах союза между маленькой прослойкой богатейших 0,1 процента (из них даже не все американцы) и большим числом людей из 90 процентов, которые являются буквально полной противоположностью 9,9 процентам.
Согласно результатам экзит-поллов от CNN и Pew, Трамп получил на 20 процентов больше голосов белых избирателей. Но то были не просто старые белые избиратели (хотя многие из них были старыми, да). Первое, что нужно знать о значительном большинстве из них, - они не стали победителями в новой экономике. Да, по большей части они не были и бедны. Но у них действительно была причина считать, что рынок осудил их и назвал ненужными. Графства, поддержавшие Хиллари Клинтон, производили невероятные 64 процента ВВП страны, а графства, поддержавшие Трампа, - всего 36 процентов. Аарон Террасас, старший экономист из Zillow, подсчитал, что средняя цена дома в графствах, голосовавших за Клинтон, составляла 250 000 долларов, а в графствах Трампа - 154 000. С поправкой на инфляцию стоимость среднего дома в графствах Клинтон с января 2000 года по октябрь 2016 выросла на 27 процентов, а в графствах Трампа - всего на 6 процентов.
Кроме того, жители трамповских графств проиграли еще и войну с человеческим здоровьем. По словам Шеннон Моннат, профессора социологии в Сиракьюзском университете, в графствах “Ржавого пояса”, обеспечивших победу кандидату, который выступает за отмену государственного здравоохранения, в последние годы наблюдалась наибольшая “смертность от отчаяния” - то есть от алкоголя, наркотиков и самоубийств. Чтобы сделать всю Америку такой же великой, как среднее трамповское графство, нужно сжечь примерно четверть ВВП, разрушить примерно четверть домов в стране и потерять несколько лет ожидаемой продолжительности жизни. Не случайно одно из любимых слов Трампа - нечестный. Это единственное слово, которое нравится возмущенным людям.
Вместе с тем, главной отличительной чертой белых избирателей, голосовавших за Трампа, были не их доходы, а их образование (или отсутствие). Последние анализы Pew показывают, что Трамп проиграл среди белых с высшим образованием с унизительным отрывом в 17 процентов. Но он отомстил, одержав разгромную победу среди белых без высшего образования - отрыв составил 36 процентов. Согласно анализу Нейта Сильвера 50 самых образованных графств США проголосовали за Клинтон: в 2012 году Обама победил там с разницей всего в 17 процентов, а Клинтон в 2016 добилась разницы 26 процентов. 50 наименее образованных графств в США сдвинулись в обратном направлении: Обама проиграл с разницей в 19 процентов, а Клинтон - в 31. Голоса в графствах, где большинство населения составляют национальные меньшинства, распределились похожим образом: более образованные больше голосовали за Клинтон, менее образованные - за Трампа.
Историк Ричард Хофстедтер привлекал внимание к “Антиинтеллектуализму американской жизни” в 1963 году; Сьюзен Джакоби в 2008-м предупреждала об “Эпохе американского неразумия”; наконец, Том Николс в 2017-м объявил о “Смерти экспертных знаний”. В Трампе эпоха неразумия наконец-то нашла своего героя. “Селф-мейд-мен” - всегда кумир для тех, кто сами не добились в жизни того, чего хотели. Он - священное воплощение американской мечты, человек, который ни перед кем не отчитывается, богач, каким он должен быть в представлении бедняка. А вот всяких образованных жуликов эта группа не выносит. Трамп, который совершенно ничего не понимает в государственной политике и самым воинственным образом цепляется за свое невежество, является идеальным представителем той части населения, для которой идеальным способом государственного управления является “надавать по башке всем яйцеголовым”. Когда разумность становится противником рядового человека, рядовой человек становится противником разумности.
Кстати, я упоминал, что этот рядовой человек - белый? Это приводит нас к другой стороне американского возмущения. Вы сначала возмущаетесь, а потом смыкаете ряды вокруг своего воображаемого племени. Проблема, говорите вы, - в халявщиках, в жуликах, в “королевах пособий”, а ее решение - флаг и религия ваших белых предков. Согласно опросам, проведенным политологом Брайаном Шеффнером, Трамп одержал сокрушительную победу среди избирателей, которые были “совершенно не согласны”, что “у белых есть преимущество благодаря их цвету кожи”, а также среди тех, кто был “совершенно согласен”, что “женщины стремятся получить власть над мужчинами”. Стоит к этому добавить, что ответы указывают не на непосредственный расизм и сексизм респондентов, а на их возмущение. По таким ответам хорошо определять людей, которые всячески будут вас уверять, что они-то уж точно не расисты и не сексисты, даже если голосуют за открытого расиста, обвиняемого в сексуальном насилии.
Никто не рождается возмущенным. Как массовые явления расизм, ксенофобия, антиинтеллектуализм, нарциссизм, иррационализм и все другие варианты возмужения так же дороги в производстве, как смертоносны для демократической политике. Лишь долгие часы телевизионных программ, хитро манипулируемые выдачи социальных сетей и поддерживаемые за большие деньги информационные пузыри могут сделать людей настолько несчастливыми, что ими можно будет манипулировать в политических целях. Расизм, в частности, - это не просто наследие прошлого, как хочется верить многим американцам: его еще нужно и постоянно воспроизводить в настоящем. Массовые тюремные заключения, нагнетание страха и сегрегация - это не только следствия предрассудков, но еще и средство их воспроизводства.
Яростная поляризация американской политической жизни - это не следствие плохих манер или плохого взаимопонимания. Это всего лишь громкое последствие роста неравенства. Ее бы не случилось без помощи людей из 0,1 процента (или, если точнее, их агрессивной части). Богатство всегда сохраняет себя, разделяя своих противников. “Кривая Гэтсби” приводит не только к строительству стен или заборов на земле: для ее существования обязательно нужна стена, которая проходит через человеческие умы.
Но я пишу это не для того, чтобы отвести обвинения от людей 9,9 процента. Мы, может быть, и не финансируем расовую напряженность, но именно мы стараемся заграбастать все имеющиеся возможности в повседневной жизни. Мы - обслуживающий персонал машины, которая перекачивает ресурсы от 90 процентов населения к 0,1 процента. Мы радуемся, что нам тоже достается определенная часть добычи. Мы с самодовольством и презрением смотрим на население, склонное к возмущению и легко подверженное манипуляциям. А еще мы должны быть готовы иметь дело с последствиями.
Первая важная вещь, которую нужно помнить, говоря об этих последствиях, очевидна: возмущение - это не решение каких-либо проблем. Это не программа реформ. Это не “популизм”. Это болезнь демократии, а не ее проявление. Политика возмущения - это способ увеличения неравенства, а не уменьшения. Все реформы, которые были порождены невероятной некомпетентностью администрации Трампа, служат этому отличным доказательством. Новый налоговый закон, президентские приказы об охране окружающей среды, телекоммуникациях и регулировании финансовых услуг, назначение консервативных идеологов федеральными судьями - все это лишь заставит 90 процентов населения и дальше трудиться в полях “меритократов”.
Второе последствие: мы будем следующими, кого потащат на плаху. Когда возмущенных в стране становится все больше, радостный круг наверху постепенно уменьшается. Люди, которые пришли к власти благодаря народной ярости, постепенно поймут, что мы будем для них полезнее не как обслуга экономической машины, а как образцовые враги народа. Явно направленный против “синих” штатов налоговый закон не очень порадовал некоторых людей из 9,9 процента, но это лишь первая ласточка того, что может произойти с людьми вроде нас, если политика возмущения продолжит действовать.
Прошлый год подарил нам многочисленные доказательства третьего, самого важного последствия этого процесса: нестабильности. Неразумными людьми обычно невозможно управлять. Я не буду углубляться в эту тему. Достаточно просто посмотреть, насколько часто искали фразу “конституционный кризис” в последние пять лет. Вот в чем проблема “кривой Гэтсби”. Вы считаете, что она помогает вам сохранить все накопленное. Но вместе с тем процесс кристаллизации делает систему более хрупкой. Если вы посмотрите на исторические примеры, то поймете, чем обычно завершается подобный процесс.
-
-
23.05.2018 в 14:51Несколько месяцев полковник Роберт У. Стюарт бегал от повесток в суд. Он был в Мексике или Южной Америке и вел деловые переговоры, настолько секретные, что сообщение о его точном местонахождении поставит под угрозу интересы страны - по крайней мере, так заявлял его адвокат. Сенатор Томас Дж. Уолш из Монтаны наконец вытащил адвоката на скамью для дачи показаний и предъявил ему вырезки из гаванских газет вместе с компрометирующими фотографиями. Полковник, известный ценитель лошадей, практически не вылезал из местного “Жокей-клуба”. Еще он сверкал своей улыбкой на званых обедах и ужинах, а также на вечернем балу в Гаванском яхт-клубе.
Когда сенаторы все-таки сумели затащить Полковника на допрос об акциях подставных компаний, которые распространились по политической экосистеме, как клопы, он сообщил им, кто здесь главный. “Я не считаю, что линия допроса, выбранная этим комитетом, входит в юрисдикцию этого комитета, определяемую законами Соединенных Штатов”, - объявил он. Тем не менее, словно оказывая большую услугу, он добавил, что “лично никаких акций не получал”. Что было неправдой, как ни выкручивай английский язык.
Закат знаменитой династии Стюартов был далек от славного. Дорогой адвокат сумел “отболтать”, по насмешливому выражению одного журналиста, Полковника от обвинений в неуважении к суду, но вот Рокфеллер-младший не простил ему этого пиар-фиаско. После эпической, но безнадежной битвы за сердца акционеров Полковник повесил шпоры на гвоздь и прожил остаток жизни в семейной усадьбе в Нантакете.
Впрочем, даже это не изменило реальности, которую Типот-Доумский скандал с его взятками, откатами и супервыгодными сделками для богатых нефтяников сделал очевидной. Под сильнейшим давлением “кривой Гэтсби” американская демократия начала разваливаться. Всем управляли люди с деньгами. Собственно, богачи 1920-х годов хотели того же, чего всегда хотят все богачи. И их прислужники удовлетворили их желания. Администрация Кальвина Кулиджа приняла закон об огромных налоговых льготах в 1926 году, позволив всем спокойно разойтись по домам с награбленным. Богачи считали, что им не о чем беспокоиться - до самого октября 1929 года.
Чем же занимались 90 процентов, пока их грабили? Немалое их количество собиралось на митинги Ку-Клукс-клана. А с точки зрения самой громогласной (пусть и не самой многочисленной) части 90 процентов, самой большой проблемой Америки были орды иммигрантов-халявщиков. Ну, знаете, тех самых иммигрантов, чьи внуки сейчас считают, что самая большая проблема Америки - орды иммигрантов-халявщиков.
Ядовитая волна концентрации богатства, которая появилась в “позолоченный век” и поднялась в 1920-е годы, наконец налетела на берег, вызвав депрессию и войны. Сейчас нам нравится считать, что программы социального благоденствия, зерна которых заронил “Новый курс” Рузвельта и которые по-настоящему расцвели в послевоенную эпоху, были движущей силой нового равенства. Но на самом деле эти усилия были скорее следствием, чем причиной. Смерть и разрушение - вот главная движущая сила перемен. Финансовый коллапс отбросил богатых на несколько ступенек вниз по лестнице, а война дала больше прав рабочим - прежде всего работающим женщинам.
Этот позолоченный, ревущий поток разрушений был отнюдь не первой подобной дестабилизирующей волной неравенства в американской истории. В первой половине XIX века самой крупной отраслью промышленности в Соединенных Штатах, как по капитализации рынка, так и по занятости, было обращение людей в рабство (и разведение их для обращения в рабство). В этот период отрасль стала настолько сконцентрированной, что менее 4000 семей (примерно 0,1% всех семей страны) владели примерно четвертью этого “человеческого капитала”, а еще 390 000 (назовем их 9,9 процента, плюс-минус несколько десятых) владели всем остальным.
Рабовладельческая элита была намного более образованной, здоровой и имела куда более изысканные манеры, чем подавляющее большинство остальных белых, не говоря уже о тех, кого они обращали в рабство. Они доминировали не только в правительстве страны, но и в ее прессе, культуре и религии. Их сторонники на церковных кафедрах и в газетах настолько успешно доказывали, что рабовладение священно и полезно для всех, что миллионы обедневших белых, не имевших ни одного раба, сочли своим долгом отдать свою жизнь ради сохранения этой системы.
В той войне Соединенные Штаты потеряли 620 000 человек убитыми, да и строений было повреждено немало. Война на какое-то время выровняла “игровое поле” на Юге - впрочем, довольно скоро статус-кво восстановилось.
Да, неравенство в Соединенных Штатах - отнюдь не самое страшное в анналах истории. Европейские страны, откуда уезжали колонисты Северной Америки, знали такую степень неравенства и нестабильности, на повторение которой американцам понадобится лет сто. В Древнем Риме и на Ближнем Востоке, в Азии и Южной Америке сюжет всегда один и тот же. В книге The Great Leveler историк Вальтер Шайдель с пугающей убедительностью доказывает, что покончить с неравенством может лишь катастрофическое насилие: войны, революции, падение государств, - или же чума и подобные катастрофы. Это очень печальная теория. Сейчас, когда третья волна американского неравенства выходит на пик, сколько мы готовы поставить на то, что она неверна?
Вера в свою новизну - это одна из определяющих характеристик нашего класса. По большей части это означает, что мы просто не очень хорошо знаем своих предков. Я долго предполагал, что Полковник - потомок многих поколений полковников, которые передавали свое огромное чувство “мне все обязаны” друг другу. Пропаганда тетушки Сары оказалась эффективнее, чем я думал.
Роберт У. Стюарт родился в 1866 году на маленькой ферме в Айове и вырос, работая с раннего утра до вечера; Пол Генри Гидденс, историк Standard Oil of Indiana, вежливо пишет, что он вырос в “очень скромных обстоятельствах”. Соседи, видя, что в этом угловатом подростке есть что-то особенное, предложили отправить его в маленький Коу-колледж в мясницком городке Седар-Рэпидс. Через несколько лет, несомненно, ведомый непреодолимым стремлением всегда побеждать, он поступил на юридический факультет Йельского университета. Фотовспышки Гаванского яхт-клуба показали нам позу, которая впервые, должно быть, отразилась в исцарапанном зеркале где-то среди безмолвных равнин Среднего Запада.
-
-
23.05.2018 в 14:52Я по-прежнему считаю, что концовка “Великого Гэтсби” слишком мрачная. Да, мы обречены вечно грести назад в прошлое, но откуда нам знать, в какое именно прошлое мы попадем?
В истории есть немало примеров аристократии, сделавшей хороший выбор. 9,9 процента древних афинян довольно долго сдерживали мертвую волну “кривой Гэтсби”, хотя их форму правления очень трудно было назвать демократией. Первым поколением американских революционеров в основном были люди из 9,9 процента, но, тем не менее, они отвернулись от человека на самом верху, чтобы создать правительство народа, волей народа и для народа. Лучшие революции начинались не с низов, а благодаря работе верхней части среднего класса.
Эти исключения, конечно, редки, но именно они стали историей современного мира. С точки зрения общего населения, средней продолжительности жизни, материальных богатств, творческого самовыражения, процента насилия и практически всех остальных показателей качества человеческой жизни современный мир совершенно отличается от всех своих предшественников. Историки дают множество сложных объяснений этому счастливому развитию событий - изобретение парового двигателя, открытие микробов, улучшение погоды, - но выше всех стоит простой ответ: равенство. История современного мира - это развитие идеи, лежавшей в основе Американской революции.
Главная задача нашего времени - исполнить обещания американской демократии, обратив вспять окостеняющий эффект все растущего неравенства. До тех пор, пока нами правит неравенство, наша политика не будет разумной, а пока в политике нет разума, мы не справимся ни с какими другими проблемами. Эта проблема мировой истории. Но решения, которые нам предлагаются, размером примерно с коробку для обуви.
Действуя из самых благих побуждений, меритократы предлагают ввести новые, улучшенные экзамены для допуска новых учеников в свои инкрустированные драгоценностями аудитории. Отлично - только вот мы не уничтожим “кривую Гэтсби”, изменив формулы недопуска учеников в пафосные университеты. Зубрилы-политологи обращают внимание на особенно вопиющие статьи налоговых льгот вроде возмещения ипотечных процентов и сбережений на колледж. Хорошо - а потом что? Консерваторы по-прежнему перебирают характерологические решения, вроде прославления традиционных браков или возвращение старой религии. Да, восстановление семейных и общественных связей - это цель достойная. Но прославление этих добродетелей не спасет ни одну семью от истощающего давления экономики, подтасованной против них. А радикалы из кофеен говорят, что хотят революции. Они не понимают, что единственные простые решения невероятно жестоки и разрушительны.
Американская идея всегда была путеводной звездой, а не политической программой, не говоря уже о реальности. Права человека не могли и никогда не могут быть навсегда обозначены кучкой фраз в старинных декларациях. Они всегда торопятся догнать мир, в котором мы обитаем. В нашем мире, прямо сейчас, мы должны понять, что доступ к средствам поддержания хорошего здоровья, возможность приобщиться к мудрости, накопленной нашей культуры, и проживание в хорошем доме в хорошем районе - это не привилегии, доступные тем немногим, кто научился обманывать систему. Это права, которые проистекают из того же источника, что и те, которые предыдущее поколение называло жизнью, свободой и стремлением к счастью.
Да, перемены, которые реально помогут, потребуют решительных действий от федерального правительства. Тот, кто создал монопольную власть, всегда может ее уничтожить; тот, кто впустил деньги в политику, может их оттуда прогнать; тот, кто передал власть от трудящихся капиталу, может вернуть ее обратно. Перемены должны происходить и на уровне штатов и местных правительств. Как еще мы сможем избавиться от сегрегации и восстановить по-настоящему общественное образование?Каждый из нас, конечно, чего-то лишится - особенно, скорее всего, те, кто в нынешнем цикле игры добился наибольшего успеха. Нужно отвести взгляд от зеркала собственных побед и подумать о том, что мы можем сделать для повседневной жизни людей, не являющихся нашими соседями. Мы должны бороться за возможности для чужих детей с такой же страстью, словно от этого зависит будущее наших собственных детей. Скорее всего, так оно и есть.
-
-
23.05.2018 в 22:29-
-
23.05.2018 в 23:15-
-
24.05.2018 в 03:19-
-
25.05.2018 в 16:24Тема неосознанных преимуществ еще освещена достаточно смутно, приятно видеть, что в статье подняты эти вопросы. Ничтожно мало "Я просто усердно учился и трудился и всего добился сам", большинство случаев на чем-то базируется, но эта база воспринимается как само собой разумеющееся, так что автор молодец, сумел заглянуть в себя и свой срез знакомых.
-
-
06.06.2018 в 18:57-
-
23.09.2018 в 19:30Статья интересна не только жителям Соединенных Штатов. ))
Вопрос работы (или её отсутствия) социальных лифтов актуален для всех стран.
Хороший вдумчивый анализ, а выводы (пункт 10) невероятно наивны и совершенно нежизненны. )))